После неожиданной кончины нашей дворовой примадонны освободившееся место квартирного любимца занял её родной сын Пус – крупный экземпляр ловца мышей из последнего помёта с окраской a la зеркальный карп. Он, как и его мать, любил вольную жизнь и лишь позволял кормить себя варёной рыбой, всегда поджидавшей его на кухне в миске под раковиной. Пус часто отдыхал на развилке дерева у нашего окна, что послужило причиной несправедливых обвинений со стороны старой большевички и персональной пенсионерки со второго этажа. Она уверяла, что кот, пользуясь её отсутствием, тайно проникал в комнату через балкон и воровал из холодильника мясо. Она требовала принять строгие меры и наказать похитителя чужой собственности, тем более что говядина была не простая, а из спецраспределителя для людей с особыми заслугами перед Родиной. В присутствии раскипятившегося члена ВКПб с семнадцатого года бабушка сурово выговаривала Пусу: «Не ходи на второй этаж, не ешь чужое мясо, у тебя своя рыба есть». Кот слушал, недоумённо жмурясь, и, возмущённый большевистскими инструкциями, начинал рьяно приводить в порядок свою меховую одежду модной дизайнерской окраски.

Однажды Пус пропал, а вместе с ним и многие другие ночные завсегдатаи мусорных баков, что привело к незамедлительному росту поголовья грызунов. Мы не сомневались, что котов извела команда Шарикова, которую вызвала мстительная большевичка. Доказательств у нас не было, однако, встречая нас, кошконенавистница вызывающе смотрела в сторону, и мы перестали с ней здороваться в знак протеста. Нового мурлыку решили не заводить, а прежнего вспоминали с грустной улыбкой, непременно отдавая должное его чистоплотности и умению себя вести. Всю недолгую жизнь Пус демонстрировал тактичность, никого грубым «мяу» не обидел, всегда приветливо взмахивал хвостом при встрече, со спокойным достоинством ел рыбу, дремал, свернувшись на коврике у входной двери, или, вальяжно раскинувшись на кушетке, урчал от удовольствия. Он никого ни разу не оцарапал, чужого ни в лапы, ни в рот не брал и мученически погиб в застенках живодёрки. Я всегда относилась к животным лояльно, особенно к кошкам, и если говорила им «брысь!», то без злобы, исключительно для поддержания порядка, поэтому ночное нападение на меня дальнего родственника собственного кота Пуса было чрезвычайно обидным, незаслуженным и очень болезненным.

Сделав укол и сведя тем самым к нулю возможность моего организма поддаться столбняку, невыспавшийся доктор хмуро спросил:

– Кошка была ваша?

– Нет, неизвестная, свалилась ночью на кактус, – ответствовала я, обиженно глядя на распухшую и потемневшую от календулы кисть.

– Опознать сможете?

– Помилуйте, ночью все кошки серы, а я спросонья…

– Жаль, – прервал меня доктор и что-то записал в лежавшую на столе медицинскую карту, – придётся вам колоть антирабическую сыворотку.

– А это ещё зачем?

– Чтобы не заболеть бешенством.

– А почему я должна им заболеть?

– Ваша ночная кошка – возможный носитель смертельной болезни. Если она больна, а вы не пройдёте курс лечения, то умрёте.

Мне совершенно не хотелось умирать, особенно с утра, без завтрака и без чашки кофе арабика. Не спрашивая разрешения, слёзы бесконечной любви и жалости к себе навернулись на глаза. Я уже представила сцену своих похорон, горе бабушки, проблемы с кладбищем. В мозгу вдруг прокричалась народная поговорка: «Десять вёрст для бешеной собаки не крюк». Затем всплыла сцена из симпатичного американского романа Харпер Ли «Убить пересмешника», в котором отец главной героини адвокат Аттикус метким выстрелом убивает бешеного пса, чем вызывает у собственных детей гордость и восхищение, а у жителей городка уважение и благодарность.