Историомор, разумеется, не только российское явление. Вспоминаю реакцию японского издательства, выпустившего по-японски мою книгу об остарбайтерах и военнопленных[5]. На мое предложение написать для японского читателя небольшое предисловие издательство с радостью согласилось, а когда прочло – то решительно отказалось: чур, чур меня!.. В предисловии речь зашла о депортациях корейцев и китайцев и об их эксплуатации в годы японской оккупации, но, как оказалось, в Японии, сдавшей на одни пятерки чуть ли не все американские курсы демократии, разговор о японских военных преступлениях все еще был не комильфо.
Едва ли не единственным устойчивым примером противоположного государственного отношения к своему прошлому является Германия – первая в мировой истории страна, сумевшая принять на себя ответственность за случившееся. Никто в мире до этого ничего подобного не делал и, главное, не испытывал желания делать. Но и в Германии многие десятилетия ушли на избавление от реликтов национал-социалистического мировоззрения и даже законотворчества, а официальное признание элементарного и очевидного факта (советские военнопленные – не военнопленные в смысле Женевской конвенции, а специфическая и непризнанная категория жертв) состоялось только в мае 2015 года (см. ниже).
Историомор многолик, и к одному только государственному насилию или заказу не сводится[6]. Корпоративный или даже индивидуальный исторический фальсификат, как и его преподавание в школах и вузах, – тоже соответствует этому термину, как и искреннее нежелание многих, особенно молодежи, знать правду. Конфликты исторической памяти возможны и неизбежны не только в пределах одной семьи, но и в пределах одной личности.
Тематика историомора необъятна, и книга не претендует на ее полное отражение. Но на заострение внимания к некоторым из проблемных узлов, автору, в силу его научных интересов, хорошо известных, – претендует.
Февраль-март 2016 года
Память о ГУЛАГе и депортациях
Низкорослый гигант, или биография как история болезни: Иосиф Сталин и его победы
Роберт Чарльз Такер – наряду с Кеннаном, Конквестом, Коэном или Пайпсом – признанный классик американской советологии.
Его жизнь была долгой: родился 29 мая 1918 года в большом городе (Канзас-Сити) и у большой реки (Миссури) – умер 29 июля 2010 года в тишайшем университетском Принстоне. Дипломы бакалавра и магистра получал в самом знаменитом университете Америки – Гарвардском. Карьеру начинал в годы войны в разведке (Управление стратегических исследований – предтеча ЦРУ), а с 1944 по 1953 год прослужил в посольстве США в Москве. Его двухлетний контракт растянулся на почти 10 лет, – но не по служебной надобности, а по личным обстоятельствам – из-за женитьбы в 1946 году на советской девушке, с которой познакомился чуть ли не в Большом театре.
Такие браки не поощрялись в Совдепии никогда, но с 15 февраля 1947 года, после выхода указа Президиума Верховного Совета СССР «О запрещении браков советских граждан с иностранцами», они и вовсе перестали быть легитимными. Мотивировка указа («В непривычных условиях за границей советские девушки чувствуют себя плохо и подвергаются дискриминации», – а то на родине они все исключительно счастливы!) распространялась и на тех, кто вышел замуж еще до указа: оберегая от неизбежных притеснений на чужбине, последним просто-напросто не выдавали выпускных виз – не выпускали из страны.
После смерти Сталина указ отменили, и только тогда Такеры смогли покинуть Москву. Но Евгении Пестрецовой-Такер еще сильно повезло: ведь такие браки (а на волне совместной победы их было и впрямь немало) могли иметь и имели куда более драматическое развитие. Как только счастливые молодожены-дипломаты уезжали к себе в Лондон или Вашингтон, – рассчитывая, что скоро встретят своих избранниц в Хитроу или в вашингтонском аэропорту, их жен арестовывали, обвиняли в «шпионаже» и отправляли в ГУЛАГ