Как видим, тема вокзала, товарного вагона и вообще железной дороги является ведущей и чуть ли не сквозной при мемориализации депортаций.

Бросается в глаза блистательное отсутствие какой бы то ни было мемориализации памяти о депортациях не-этнических контингентов, которых ныне и след простыл и у которых нет организационного механизма для инициатив в области политики памяти. В частности, депортированных крестьян, или «кулаков».

Феликс Эдмундович Дзержинский (1877–1926), сын польского мелкопоместного дворянина-учителя, имел за плечами бурную революционную молодость (аресты, тюрьмы, ссылки, побеги). Во время октябрьского «майдана» 1917 года «брал» почту и телеграф, а последующие 8,5 лет и до самой смерти – не вылезал из большевистского правительства, открыв собой черный список руководителей красных карательных органов – ВЧК («чрезвычайки»), «ГПУ» и «НКВД».

Он искренне и по праву считал себя «мечом революции». Суды он находил пережитком и излишком прошлого, чем-то вроде аппендицита. Он широко практиковал заложничество с угрозой расстрела и боролся за право чекистов на аресты без санкций и расстрелы без суда: в противном случае получалось бы, что чекисты вводили заложников в заблуждение, что непорядочно. Если меченосцы иной раз схватят и шлепнут безвинного, он находил это приемлемым.

Собственно говоря, он и был лицом «Красного террора», террористом № 1, причем террористом по должности, чем и гордился. Среди его жертв не только монархисты и белогвардейцы, но и священники («церковники»), бастующие железнодорожники, гнилые интеллигенты, сопротивляющиеся крестьяне, да кто угодно!

В ряде городов России были приняты муниципальные законы о том, что их улицы не должны носить имена террористов: это привело к тому, что эти города уже распростились с улицами Халтурина, Желябова или Александра Ульянова. Но почему то же самое не распространяется на Дзержинского?

Пять раз Дзержинского бросали на руление разными карательными органами, не считая того, что он был основатель чекистского спортивного общества – «Динамо». Но даже не-чекистские его должности и обязанности звучали грозно: например, председатель Главного комитета по всеобщей трудовой повинности (Главкомтруд) или «МеталлЧК» при ВСНХ.

Его серьезные не-чекистские должности – Наркомат путей сообщения и ВСНХ. Возглавляя коммунистическое хозяйство, он был и председателем комиссии «по улучшению жизни детей» (то есть по борьбе с детской беспризорностью). Елеем и патокой переполняются губы, а слезами умиления – глаза и носовые платки нынешних поклонников Феликса Эдмундовича, когда они заговаривают о его заботе о детях революции. Он только что какашки за ними не убирал! Хотя на самом деле беспризорники, шпана, были для него лишь фактором не контролируемого государством террора над гражданами, потому и недопустимого. Ничего иного, сюсюкающего, тут не имелось в виду.

Однажды, с 8 июля по 22 августа, Дзержинский даже уходил в отставку с поста председателя ВЧК – для того, чтобы принять участие в качестве свидетеля в процессе над чекистами, убившими германского посла Мирбаха 6 июля 1918 года (назавтра был левоэсеровский мятеж, жестоко подавленный). Незадолго до этих событий Дзержинский встречался с… Осипом Мандельштамом (во встрече участвовал Федор Раскольников, муж Ларисы Рейснер; он, вероятно, и устроил встречу). Процитируем Дзержинского: «За несколько дней, может быть за неделю до покушения, я получил от Раскольникова и Мандельштама сведения, что этот тип