Потом место перед камерой видеофона заняла жена, Леночка, Елена Камиловна. Она у меня из старинного дворянского рода, но дед её, известный чудак, вольтерьянец, назвал своего отпрыска Камиллом. Говорят, в честь известного деятеля французской революции Камилла Демулена. Отец Елены принимает своё своеобразное имя с христианским смирением, и этим смирением добился того, что окружающие воспринимают это имя спокойно. Во всяком случае, в Академии Художеств, которую он с недавних пор возглавляет, не ходит на этот счёт никаких шуток.

– Катись, яблочко наливное, по белу блюдечку, покажи Леночке страны дальние…

Жена расцвела, как цветок.

– Здравствуй, родной! Как давно ты не телефонировал. Я так скучала без тебя.

– Это не телефон, а даггерофон, Лена. Видишь меня хорошо? А у тебя всё хорошо? Как родители, отец?

– Прекрасно! У него новый заказ от самого государя на картину «Заседание Государственного совета». Пока делает наброски с государственных мужей. Обер-прокурор Синода Жириновский уже по своему обыкновению кричал на папу, ему, видите ли, не понравился набросок…

– Владимир Вольфович в своём репертуаре… Ему бы только старообрядцев гонять по Сибири… А что отец?

– Ни слова не говоря, подписал и подарил Жириновскому злосчастный рисунок… Знаешь, Жириновский тут же успокоился и теперь хвалится окружающим этим рисунком самого президента Академии Художеств…

– А как твои дела?

– Я летом собираюсь поехать по монастырям, рисовать. Думаю заехать на Светлояр – поклониться Китежу. Ты со мной поедешь?

– Нет, милая. Я к этому времени не освобожусь. Служба.

Узкие сжатые губы.

– Это в самом деле невозможно отменить? У тебя там, на периферии никого нет? Ты мне не изменяешь?

– Окстись, графинюшка! Ты моя самая любимая! Вот тебе крест, – и я истово, по-православному, перекрестился.

Елена мгновенно успокоилась и переключилась на домашние дела:

– Студенты отца нас беспокоят – скоро просмотр, а ему некогда заниматься ими. Из-за заказа. Так что я взяла его заботы на себя…

Время вышло, экран угас. Офицеры занимались своими делами, преувеличенно не замечая меня. Соблюдали политес. И конечно, безумно мне завидовали.

Великий князь взял меня за локоток:

– Таки никого нет? А как же Ли Янь Сунь – лучшая девушка Азии?

– Скажи, Георгий, я должен посвящать жену в мои служебные дела? Нет, это прямо запрещено инструкциями и установлениями империи. Если бы мои домашние знали всё о наших с тобой делах – каждый отъезд из дома превращался бы в чёрт знает что, прости господи. Помнишь, сколько пришлось убеждать матушку, что весь «Тройной инцидент» я просидел рядом с тобою на корабле и командовал своими людьми по радио? Так зачем жене знать и о Сунь Ли, волноваться?

– Вывернулся… Завидую тебе, Ананьев. И что это бабы на тебя вешаются?

– Сам не знаю, Георгий. Уже и военных психологов спрашивал – только руками разводят.

Мы посмеялись удачной шутке.

– Ладно, хочешь посмотреть, что пишут газетчики о наших старых делах?

– Изволь.

Великий князь подал мне свежий номер «Московского телеграфа», отпечатанный в типографии корабля по гранкам, пересланным в электронном виде по радиотелеграфу.

Я быстро пробежал заголовки: