"Кто ты?"– спросила Дуня. Молчит незнакомка: голову наклонила, глаза будто в душу заглядывают.

Собрала девка всю силу, что даётся матерям, когда чадо их в беду попадает, и губами синими зашептала: "Дети мои дома, одни совсем, сгинут с голоду. Им за что смерть лютая? Не одну меня нелюди жизни лишили, они и души детские на медленную погибель обрекли".

Оставили силы Дуняшу, блекнет мир, видит – склоняет над ней голову незнакомка. А в глазах её тьма плещется, словно во мрак бездонный затягивает. Почувствовала Дуня губы ледяные, что ко лбу приложились, и окутало её безразличие. Смерть в свои руки безвольно покинувшую этот мир душу приняла…

Уж и ночь глубокая за окном, а в избе Евдокии тонкий огонёк на окно тени отбрасывает. Не спит Заряна. Братишку маленького спать уложила, а сама подле окна села. Текут слёзы по щекам детским, утихнуть не могут. Всё поняла дочка, когда солнце за сосны высокие закатилось, а мать так и не воротилась. Страх сердце сковал. Как они теперь одни, кто мамку заменит? А ну как и тятька не возвернётся?!

***

Шло время; горевали дети по матери сгинувшей, да только не изменишь ничего. Заряна вмиг повзрослела, поняла, что для Захарки маленького она теперь и сестра, и мать. Всю работу по дому на себя взяла. Попервой сиротам с деревни кой-кто помогал, да только голод своё дело делал. У каждого в семье по тройке ртов, кому нужно ещё и чужих кормить.

Ко времени постучался в дом староста местный. И поведал: мол, до власть имущих дошло, что дети одни в избе, холод, голод, мать сгинула, отец с фронта не вернулся. И должны за детьми приехать да в детдом забрать. Решили, что лучше так, чем смерть от голода.

– Кто решил? – воскликнула Заряна. – Дядька Остап, не отдавайте нас в детдом, может, тятька вернётся! Разлучат нас там, Захарка ведь совсем маленький, а я взрослая. Не губите, не отдавайте! – повалилась старосте в ноги, слезами заливается. Сидит Остап, глаза поднять не может – и права девка, что разлучат с братом, да только что он сделать может. Власть приказала детей передать, чтоб беспризорников не плодить. Куды ж супротив власти переть!

Спустя два дня к дому детей подъехали сани, лошадьми запряжённые. Сошёл на снег человек казённый, да два холопа при нём. Постучали в дверь, Заряна отворила. А как поняла, что это по их души приехали, заблажила. Да толку-то! Приказал человек детям одеваться да в сани прыгать. А не исполните, так плетями погонят!

Сам по дому петухом ходит, свысока на детей поглядывает. Все углы облазил, во все дыры нос свой сунул, – что уж найти хотел, то неведомо. В избе бедняка из богатств всего пустой стол да угол красный. Долго казённый по комнатам шастал, всё вызыркивал, чем поживиться можно. А как не нашёл, так рявкнул на девочку, чтоб быстрей шевелилась.

Укуталась девочка, братика маленького по самые глаза шарфом повязала, саму трясёт всю. Вышли на улицу, а там у калитки кое-кто из деревни собрался – проводить сироток да узелок в дорогу сунуть. Бабы ревут – детей жалко, разлучат кровиночек. Захарка маленький подвывает на руках одного из холопов. Впереди идёт казённый, за ним Заряна упирается:

– Пощади, дядька, – кричит девочка, – оставь нас в деревне, я за братиком смотреть буду. Никому в тягость не станем.Ручьём слёзы льются. На улице мороз, щёки мокрые коркой покрывает.

Тянет человек Заряну за руку. Упирается она; видимо, невзначай на снегу поскользнулась, да и наступила казённому на ногу. Взревел он, озлобился, да как отвесил наотмашь пощёчину ребёнку! Так отвесил, что полетела девочка на снег белый.