Брехня! Чтоб две ведьмы – да не договорились!

– Вполне, – мрачно отозвалась Зюсска.

Вязальщица при дневном свете представляла собой замечательное зрелище. Она оказалась невысокой, темноволосой, с узким загорелым лицом, выражающим охотнее всего презрение или насмешку. Её платье до пят и широкую, тёплую безо всякого меха накидку с капюшоном покрывали тончайшим образом вывязанные картины – люди, животные, рыбы, растения и демоны. Одежду Зюсски хотелось читать, как книгу. Когда хозяйка разноцветной роскоши двигалась, создавалась иллюзия, что узор оживает. Например, отряд королевских гвардейцев на плече то и дело норовил свалиться в воду широкого сине-зелёного рукава. Рыцари выглядели мокрыми и угрюмыми.

По пути в гильдию ключник не встретил ни одного старожила. С сухим традиционным приветствием проносились мимо всадники-незнакомцы. Это бесило, как камешек в сапоге. Родина, подобно ревнивой молодке, дулась из-за измены. А может, народ сторонился пешеходов с карманами, полными гоблинской мелочи, которую то и дело приходилось собирать, гоняясь за нею по мостовой.

Когда Рен пинком отправил в полёт щёточку для мытья узкогорлых бутылок, тянущую к нему свои робкие ворсинки, Зюсска удивительным образом поняла причину его раздражения.

– Друзья детства дома сидят, встречать не выходят?

Ключник махнул рукой, будто воспоминания были гоблинами, и их можно было обратить в бегство.

– Какое детство в Михине! – заступилась Бретта. – Тут малышам в колыбели молоток дают, удочку или клубок ниток, как повезёт.

– Мои друзья-одногодки… С ними несчастье случилось, – невыразительно произнёс Рен. – Под воду ушли.

И больше ничего говорить не стал, как ни просили.

В дверь Дома мастериц пришлось долго стучать. Зюсска, сперва нацепившая шляпу-невидимку, подарок Ребекки, теперь стащила её с головы, утверждая, что «не идёт». «Да тебя ведь не видно!» – яростно шептала Бретта. «Безглазому ясно, что она к платью не подходит!» Наконец, в пузе исполинской змеи отворилась дверь. Гостям навстречу выглянула статная тётушка в предписанном бело-коричневом, пожертвовавшая молодостью в пользу авторитета.

– Зюсска Заноза! – торжественно произнесла мастерица, внимательно глядя на вязальщицу, пытающуюся скрыться за спиной Треан. – Вернулась в дом, жильцам которого ты на прощанье пожелала прирасти задами к лавкам и вязать исключительно мешки под компост. Приблизительно так, некоторые слова я, к счастью, позабыла. Хочешь что-нибудь добавить? Как насчёт осознания простой правды, что одежда должна согревать в холода и придавать хозяину достойный вид?

– По мне, пусть придаёт, – ощетинилась вязальщица. – А ещё пугает, сражается вместе с хозяином, убивает, защищает, скрывает намерения, вводит в заблуждение, зачаровывает… Ну, приятно было увидеть, что вы здоровы да при делах, – Зюсска отступила на шаг.

Тут уж Штиллер не утерпел. Не своим голосом, охрипнув от волнения, он выкрикнул:

– Тётя Агнисса, неужто не узнаёте? Арвидов сын, Рен. А они – мои друзья!

И помогло. Матушка Дома мастериц, двоюродная тётка Штиллера, поманила гостей (Зюсску тоже) в зал с панно и гобеленами на стенах, изображающими Морскую Змею – чаще всего, в анфас, со строгим и укоризненным взглядом. На некоторых шедеврах монстр имел человеческое лицо, на других сопровождался свитой из белых уклеек. Такие ковры-картины обладали собственным могуществом: лечили, приносили удачу. Страдающему ночными страхами, например, советовали класть подушечку с вышитой Змеёй под кровать. Бесталанные поварихи ставили на кухню яшмовую змейку. Крикливым младенцам клали «зелёный глазок» в колыбель. Словом, иметь дома изображение морской покровительницы было предпочительней, чем саму Змею.