А мне хочется ему врезать. Если бы любое движение не приносило мне столько мучения, точно бы врезала!

– Ты не альфа, ты идиот! Я таким шутить не стану!

– Великие предки, – шепчет он, осторожно поднимая меня и с ноги открывая дверь магазина.

Представляю, как это выглядит для посетителей. Но новый спазм вычеркивает из сознания остальные мысли.

– Вызови доктора Милтона, – приказывает Доминик, видимо, одному из вервольфов. – Сюда. Как можно скорее. И закрой магазин.

Меня укладывают прямо поверх стеклянных столов с книгами, с которых я пытаюсь сползти. Безуспешно, потому что Доминик тут же возвращает меня на место.

– Они же треснут, – говорю я.

– Ничего не треснет. Тебе нужно лежать.

С последним я согласна, потому что любое даже самое незначительное движение заставляет выгибаться от боли и крепко сжимать зубы, сдерживая стоны. Я даже на бок не могу перевернуться, чтобы при этом не заорать.

– Что происходит? – надо мной склоняется Рэбел.

– Это из-за ребенка, – объясняет Доминик, подкладывая под мою голову свернутый плед. – Потому что он мой.

– Потому что ты вервольф?

– Да, еще и альфа.

Меня снова всю скручивает изнутри и накрывает страхом. Липким, жадным, затягивающим меня в беспросветную темноту. Несмотря на то, что моя малышка пришла ко мне неожиданно. Несмотря на то, что не все гладко в моей жизни и в отношениях с ее отцом. Несмотря ни на что, я всем сердцем хотела ее.

– Я не хочу ее потерять, – всхлипываю я, и чувствую, как по щекам струятся слезы.

Потому что сейчас мне страшно как никогда.

– Не потеряешь, Чарли. – Рэбел гладит меня по волосам. – Детка, дыши глубоко. Вот так. Ты справишься. Твоя малышка появится на свет, когда нужно.

– Шарлин, – говорит Доминик, и я вижу его лицо через пелену слез. – Ты сама сегодня заявила, что ты имани, значит, сможешь выносить моего сына.

– А если не смогу?

– Сможешь. Ты же альфа. Моя маленькая альфа.

Его голос звучит уверенно, и в то же время нежно, что я перестаю рыдать и прошу:

– Сделай так, как ты делал.

– Что? – хмурится он.

– Как ты делал, когда приходил Хантер.

– Но я ничего не делал.

– Тогда просто обними меня.

Больше объяснять не приходится, Доминик прижимает меня к себе, и я снова оказываюсь под его защитой. Мы с малышкой оказываемся. Это удивительное чувство, мне тепло и уютно. И даже следующий спазм не такой яркий.

Доминик укачивает меня, как ребенка, и боль постепенно сходит на нет. Низ живота по-прежнему тянет, но по сравнению с тем, что было, это ерунда. И все же Доминик не отпускает меня до самого приезда доктора Милтона. Только потом неохотно размыкает объятия и отступает в сторону.

Доктор снова меня осматривает, судя по привезенной им технике, которая сначала представилась мне двумя чемоданами, он захватил с собой маленькую лабораторию.

– Сейчас все хорошо, – обнадеживает Милтон. – Кризис миновал, но это именно то, о чем я вас предупреждал. Чрезмерная физическая или психическая нагрузка может спровоцировать выкидыш.

– Что значит чрезмерная? – интересуюсь я, стараясь сдержать рвущееся наружу раздражение. – Я сегодня вообще не напрягалась. Невозможно же вовсе не нервничать и не волноваться?

Он поворачивается к Доминику:

– А это уже вопрос к вам, альфа Экрот.

– Я позабочусь о том, чтобы она не нервничала.

Мне хочется закатить глаза, потому что я узнаю этот тон. Наверняка, готов немедленно посадить меня под колпак. Но я-то знаю, что дело не в идеальных условиях, а во мне самой. Это мне нужно взять под контроль собственные чувства и думать прежде всего о малышке. Иначе какая из меня мать? Поэтому я поглаживаю живот и мысленно прошу у нее прощения.