– Брехня! – она отрезала. – У Лизы в доме не было оружия. Я знаю точно!

– Может, дома и не было, но Синицкий сказал, что ему угрожали.

– Да, да, да. – Бражник вспомнил. – Синицкий говорил про пистолет. Всем, он сразу всем про это говорил, это было на тренинге по психологии…

– Я не была. – Я пропустила этот тренинг, не помню, где меня носило.

– Да, ты опоздала. – Бражник и это зафиксировал. – Нас попросили вспомнить самый тревожный момент своей жизни. И тогда Синицкий сказал, я это слышал своими ушами, он сказал, что однажды он стоял под дулом пистолета и ему было по-настоящему страшно за свою жизнь.

– «Под дулом пистолета»? – Меня немножко замутило, но я зачем-то еще раз повторила: – Неужели так и сказал: «под дулом пистолета»?

Бражник налил мне водички и с сожалением подтвердил:

– Да. Увы. «Под дулом пистолета», «страшно за свою жизнь»… И еще что-то он выдал… Что-то было еще…

– Непростое решение! – вспомнила Чернушкина. – «Я был вынужден принять непростое решение», вот так он сказал.

– Меня сейчас вырвет, – я отмахнулась салфеткой: – Нет, так нельзя. Нельзя так врать. Врать нужно тоньше, врать нужно спокойнее, с душой нужно врать…

Аллочка обсасывала маленькую креветку, она это делала не спеша, аккуратно, над тарелкой, чтобы не закапать свой офисный пиджачок.

– А зачем Синицкому врать? – уставилась она на меня. – Тренинг был, когда Лизу уже похоронили, зачем ему было врать после похорон?

– Не было пистолета! – Чернушкина на нее рявкнула. – Я точно знаю! Ему еще повезло, что пистолета не было…

– Но зачем ему врать?

– Потому что он идиот! – У Чернушкиной не было аргументов, зато она оказалась очень настойчивой. – Идиот! – она повторила четко, по буквам.

Аллочку это не пробивало, она как хлопала ресницами, так и продолжала хлопать.

– А если правда угрожали пистолетом?

– Да как же ты не понимаешь? – начал ей объяснять Бражник. – Синицкого всегда интересовало только общее впечатление. Вот вспомните, ну хоть одну нормальную статью он написал? Ни одной. Зато у него были корочки. «Пресса»! Он проходил бесплатно на концерты с этими корочками. Ни одной рецензии, а на концерты проходил. Всегда у него были брелки от непонятно какой тачки, и вечно он звенит, звенит своим брелком… Да мне противно было наблюдать, как он стоит у писсуара и достает…

– Так, прекрати! – Чернушкина отодвинула свою тарелку.

– Да ты сама бы посмотрела, с какой мордой он это делал! Стоит и на всю ивановскую предъявляет нам свой орган…

– Не говори «орган»! – завизжала она. – Никогда больше не говори орган! Я тебя ненавижу! Меня трясет, когда ты говоришь «орган»!

– А сейчас все говорят «орган», дорогая моя! – Бражник пошевелил пальцами, как будто выпускал коготки. – Раньше говорили по-другому. Раньше у нас было хорошее русское слово, а теперь – все! Всем отрезали! Теперь у нас нет ничего интересного, только органы!

– Так, Бражник, успокойся, – Чернушкина схватилась за стол, – я не хочу с тобой разговаривать. Мы все равно никогда не поймем друг друга.

– Отчего же, дорогая моя? Я тебя отлично понял, – ласково улыбнулся Бражник и заявил: – У тебя проблемы с оргазмами! Вы там все, в своей Думе, не кончаете. Вы лезете командовать, потому что власть заменяет вам секс. У вас, наверно, к этому врожденная предрасположенность, поэтому вы туда так и прете, и прете… Вы кончаете от власти! А в постели вы все – бревно!

– Я не бревно! – Чернушкина расстегнула пиджак. – У меня двое детей! В отличие от тебя, Бражник, я замужем пятнадцать лет!

– Да ты ведь так и не открыла!.. – запел Бражник ей, с надрывом. – Ты понимаешь, ты так громко говоришь «Я – мать!», «Я – жена!», потому что ты так и не открыла в себе женщину. Ты полюбуйся, полюбуйся на себя, ну разве ты женщина? Ты – не женщина, Чернушкина, ты – начальство!