На этом её слежкам пришел конец. Мы победили. Но неприятности не закончились.

…Все наши неприятности были еще впереди. Конфликт с классным руководителем моей дочери шел по пути «чем дальше, тем страшнее». Молчанова не унималась. Было принято решение поменять школу. Когда мы с Яной пришли с документами в первую школу, директор внимательно выслушала нашу историю и, кажется, не удивилась. Правда, я о многом умолчала. Сказала только, что поконфликтовала с учителем истории, и теперь она не дает жизни моему ребенку. Но о подробностях ничего говорить не стала. Я не знала, как Лидия Ивановна относилась к Молчановой, и поэтому не хотела сделать ещё хуже Яне. Директор спросила:

– А Вы не желаете перейти к нам работать? Правда сейчас много часов я Вам не обещаю, но в будущем всё может быть.

– Я подумаю, спасибо Вам огромное.

– А почему ещё одна девочка из вашей школы тоже переходит к нам? Только сегодня документы видела.

– По этой же причине.

– Она там не на шутку разошлась? – улыбнулась директор. – Передайте ей, что я приму всех потенциальных медалистов, пусть буянит дальше!

Я видела, что она хотела меня поддержать, и я была в тот момент очень ей благодарна.

– Единственное, что я могу Вам сказать неутешительное, это то, что программа в нашей школе разительно отличается от той, по которой учились вы. Учебники разные, часы разные. Это может серьезно сказаться на успеваемости, аттестат особого образца может и тут не получиться. Тяжело будет девочкам. Но я сделаю всё возможное, чтобы им было у нас хорошо, не переживайте.

– Спасибо ещё раз,– ответила я и вышла из кабинета.

Яна сначала дней пять себя нормально чувствовала в новой школе, на шестой день она пришла домой и прямо с порога заревела:

– Мама, мне там плохо.

– Ян, ты же с Олей, – сказала я убитым голосом. Это была та девочка, которая не выдержала нападок Молчановой и проявила солидарность с моей дочерью. Ушли они вместе. Но ни Яне, ни Ольге там не понравилось.

Я понятия не имела, что мне дальше делать. Школ больше не было, возить её в Протвино я не могла. Да и боялась, что и там не сложится. Я сказала директору, что хочу дочь и её подругу вернуть в свой класс. То, что я услышала в ответ, повергло меня в глубокий шок:

– Собирайте подписи учителей и детей, что они все не возражают.

– Как?– я не верила своим ушам. – Это же унижение!

– Я сказал, что нужно сделать, идите. Я занят.

Я вышла из кабинета и разревелась.

На следующий день, я написала два унизительных прошения. Одно для учителей, другое для Янкиных одноклассников. Я подходила к каждому учителю и молча подсовывала им эту бумагу. Мне было стыдно, как будто я натворила что-то ужасное. На меня смотрели с сочувствием и с жалостью. Некоторые с презрением. К самой Молчановой я не подошла. Дети по-разному отнеслись к тому, о чём я попросила. Чехов и его друзья намеренно от меня бегали, как только узнали о той бумаге. Я их так и не смогла найти. Некоторые девчонки тоже не стали подписывать. Я до сих пор содрогаюсь, когда вспоминаю, чего мне это стоило. Даже просить милостыню, я думаю, мне было бы не так стыдно.

Девчонки через два дня вернулись в тот же класс. Историю теперь моя дочь учила наизусть. Если она запиналась при ответе, Молчанова её сажала и ставила «три». В классе ученики стали говорить о том, что происходит с Молчановой, уже не стесняясь. Многие были возмущены её поведением по отношению к Яне. Некоторые прямо на уроках стали делать Молчановой замечания о её предвзятом отношении. Но её это только забавляло. На переменах в учительской она говорила: «Боже! Какая у Елены Владимировны тупая дочь! Ну, кто бы мог подумать».