Санча Арагонская вообще не могла и ночи провести без мужских объятий, и это вовсе не были объятия ее супруга, моего брата Джоффре. Чезаре не без оснований приписывают любовную связь с ней, Хуану тоже. Но сколько таких счастливчиков было помимо них! Однажды Чезаре, смеясь, сказал, что вынужден громко топать ногами, направляясь в комнату любовницы, даже если она знает о его приходе, а перед дверью еще и чахоточно кашлять, чтобы не застать в ее постели соперника и не браться за оружие.

Меня удивляло такое отношение – Чезаре, гнев которого обычно был ужасен, спокойно относился к похождениям любовницы. Но он ответил, что глупо надеяться на верность или ревновать продажную женщину.

И о Джулии Фарнезе, и о Санче Арагонской я еще расскажу то, что неизвестно любопытной толпе и даже лживому Буркхарду. И о нем тоже расскажу.

Детская душа словно новый глиняный сосуд – впитывает запах первой же налитой в него жидкости, неважно, аромат это или вонь.

Мне очень повезло, что моим наставником был Карло Канале – второй муж нашей мамы. Нам достался лучший отчим в мире, жаль, что его жизнь не продлилась долго.

Многие, в том числе и сам Родриго Борджиа, считали, что я наивна и не понимаю, что мы не племянники его, а дети. Возможно, я сама не догадалась еще долго, но мне лет в пять все разъяснил Чезаре. Для меня это оказалось потрясением – осознать, что человек, которого я считала своим родственником, дядей, в действительности наш отец, но Чезаре успокоил, объяснив, что эту тайну нужно сохранять ради карьеры отца и что если я действительно взрослая, то не сболтну лишнего и не стану задавать ненужных вопросов. Мне очень хотелось быть взрослой, и я молчала.

Зато теперь я знала, что дочь не неведомого синьора, а кардинала (тогда) Родриго Борджиа, незаконнорожденная дочь, мать которой согрешила, чтобы таковая родилась. Моя мать Ваноцци Каттанеи считалась женщиной достаточно вольного поведения, трижды побывавшей замужем и рожавшей детей от любовника. Но я видела совсем другое: наша мать вела себя, как добропорядочная донна, а навещавший семью под видом родственника отец был добр, заботлив и щедр. Никто и никогда не мог сказать о Родриго Борджиа, что он плохой отец (дядя), а о Ваноцци Каттанеи, что она дурная мать.

Сравнивая маму с донной Адрианой де Мила, я приходила к выводу, что моя мать куда достойней ее, хотя донна Адриана неизменно подчеркивала разницу в их положении и репутации. Я никогда не видела у мамы любовников, только отца или нашего отчима. Когда я оказалась способна понимать хоть что-то, Родриго Борджиа уже не навещал маму в спальне, то есть я не видела ее измен отчиму.

Могла ли я осуждать маму, даже помня о ее репутации? Окружающие, прежде всего донна Адриана, твердили за моей спиной, что Ваноцци Каттанеи кардинальская шлюха, но я-то видела иное – мама верна отцу, а жить с ним как супруга не может из-за его карьеры.

При этом донна Адриана попустительствовала изменам своей невестки Джулии Фарнезе, забывая об интересах собственного сына, и сама имела любовников, правда, из числа тех, кого приходилось поощрять золотом или подарками, поскольку тетушка не отличалась ни молодостью, ни завидной красотой.

Именно тогда я поняла один из главных жизненных принципов своего отца: людское мнение ничто, чаще всего оно ложно, а если даже нет, то легко поддается изменению. Стоит ли обращать на него внимание? Только тогда, когда оно важно для дела.

Мама оберегала меня от излишней осведомленности, даже слишком оберегала, но братья сумели многое подсказать. Чезаре старше меня на пять лет, Хуан на четыре, но оба рослые и выглядевшие старше своих лет. Теперь я понимаю, что Чезаре больше похвалялся своей опытностью и своими приключениями, чем действительно совершал «подвиги». В мамином доме на Пиццо-ди-Мерло, где мы жили до ее нового замужества, у Чезаре было много серьезных занятий, учителя готовили брата к поступлению в университет. Чезаре не было и тринадцати, когда он уехал в Перуджу, чтобы изучать там право.