– Не могу и не хочу, – сказал аббат, – удерживать тебя от исполнения того, чего жаждет твоя душа. Но полагаю, ты еще недостаточно окреп. Погода последние недели нас баловала, но до настоящей весны пока далеко, может быть, завтра опять похолодает. Одумайся, ведь совсем недавно ты лежал при смерти и мы боялись, что ты отойдешь в мир иной. К чему спешить? Подожди, пока у тебя прибавится сил, и тогда, с Божьей помощью, ты исполнишь свой обет.

– Святой отец, – горячо возразил Хэлвин, – потому я и спешу, что был так близок к смерти. А что, если она настигнет меня, прежде чем я успею искупить свой грех? Нежданная кончина может положить предел любой жизни. Мне ли этого не знать? Ведь я уже получил предостережение и не могу отмахнуться от него так просто. Если я встречусь со смертью во время исполнения своего обета, то с радостью брошусь в ее объятия. Но умереть, даже не попробовав получить прощение, для меня хуже самой смерти. Отец мой, – умоляюще проговорил Хэлвин, вперив в аббата свой пылающий взор, – я любил ее истинной любовью, любил как дорогую моему сердцу супругу, мечтал повести ее к алтарю и не расставаться с нею, покуда смерть не разлучит нас. И сам невольно погубил свою возлюбленную. Долго, слишком долго моя душа изнывала под невыносимым бременем вины, и теперь, когда на смертном ложе я открыл вам свою тайну, я жажду понести справедливое наказание.

– А ты подумал о том расстоянии, которое тебе предстоит преодолеть на пути туда, а затем обратно? Не отправиться ли тебе в твое паломничество верхом?

Хэлвин затряс головой.

– Святой отец, я уже дал себе обещание и собираюсь повторить свою клятву перед алтарем, что пройду весь путь до ее могилы пешком и так же, пешком, вернусь обратно – на этих самых ногах, ведь именно они явились причиной того, что я узрел истину. Мне ведомо теперь, каково приходится несчастным, хромым от рождения. Почему же я, который виновен в столь страшных грехах, должен быть избавлен от подобных мук? У меня достанет сил вынести дорогу. Брат Кадфаэль подтвердит это.

Брату Кадфаэлю отнюдь не понравилось, что его призывают в свидетели, а тем более ему не хотелось поощрять Хэлвина в его безумном предприятии, но он не видел другого способа вернуть бедняге спокойствие духа.

– Я знаю, что у брата Хэлвина достанет воли и смелости, – промолвил Кадфаэль. – А вот хватит ли у него сил, я не ведаю. И не берусь судить, имеет ли он право ради очищения совести подвергать опасности свое бренное тело.

Аббат размышлял несколько минут, сверля Хэлвина твердым немигающим взглядом. Если бы помыслы несчастного просителя не были чисты, ему ни за что было бы не выдержать этого проницательного всевидящего взора, но Хэлвин все так же открыто и прямо смотрел на Радульфуса.

– Что ж, я признаю за тобой право на покаяние, каким бы запоздалым оно ни было, – заговорил наконец аббат. – И прекрасно понимаю, что молчал ты не ради себя. Ладно, ступай, попытайся совершить свое паломничество. Но одного я тебя не отпущу. Я отправлю с тобой провожатого, который при необходимости сумеет позаботиться о тебе. Если у тебя хватит сил дойти до Гэльса, он не станет ни в чем чинить тебе препятствия, но если свалишься по дороге, он примет надлежащие меры, а ты должен пообещать повиноваться ему, как повиновался бы мне самому.

– Святой отец, – испуганно встрепенулся брат Хэлвин, – мой грех – это мой грех, и тайна исповеди священна. Как же я могу отправиться в Гэльс со спутником, у которого волей-неволей возникнут вопросы о цели моего паломничества? Даже одно его затаенное недоумение и то опасно для моей тайны.