– Хаген прислал радиограмму, что латыш плох и везти его сейчас невозможно.

– Это ерунда. Пусть продолжает болеть в каюте…

– В порт мы его повезем на машине?

– Ничего страшного. Дадут снотворного… Он проснется на море – это хорошая прогулка.

– Можно дать приказ шифровальщикам?

– Да. Пусть он подышит морским воздухом.

– Я выясню, какие суда стоят в портах Испании, группенфюрер.

– Вы дьявол, Шелленберг… Вы опрокидываете мое предложение… Мы потеряем шесть дней, пока отправим туда наше судно. С первым попавшимся отправлять его глупо, вы правы…

– Почему? Пусть его везут пятеро-шестеро наших… Им дадут большую каюту, и все.

– Нет. Нам тогда придется входить в контакт с ведомством морских торговцев: вдруг они завернут корабль в другой порт? В Британию, например, бункероваться?

– Значит, самолет? – спросил Шелленберг.

– Какой-то вы сегодня вялый и неконструктивный. Я хотел спора, а вы играете в поддавки.

– Просто меня мучит изжога, – мягко улыбнулся Шелленберг, – поэтому я так вял. Надо проверить поджелудочную железу: меня очень мучит изжога.

– При чем тут поджелудочная железа? – поморщился Гейдрих. – Вы хитрый и умный, даже когда вялый и с изжогой. Кто, кстати, готовит материалы о «лондонском периоде» Пальма?

На следующий день после выхода журнала, редактируемого Пальма, шеф британской контрразведки генерал Гортон пригласил на завтрак Гэса Петериса, переведенного из Индии в здешнее латышское посольство советником. Гортон, имевший визитную карточку генерала в отставке, часто завтракал с дипломатами – он предпочитал личные контакты и в серьезных делах, особенно поначалу, когда они только завязывались, никогда не доверял сотрудникам, особенно молодым. «Своим чрезмерным старанием, подозрительностью и желанием принести мне в зубах информацию, – говаривал Гортон, – и не просто информацию, а обязательно написанную и подписанную собеседником, они крушат все окрест себя, как слоны в лавке. Агент должен быть окружен уважительной любовью и доверием, а они сверлят его глазами и пытаются ловить на мелочах: не перевербован ли. Я пять лет лелеял одного актера, это очень ценная находка – известный актер, который дружит с нами. Стоило мне поручить во время каникул беседу с ним моим мальчикам – и я потерял агента. Он мне потом объяснил, что его заставили писать свои впечатления и требовали назвать имена тех леди, с которыми он спит…» С Петерисом генерал познакомился через полгода после того, как тот перевелся в Лондон. Неторопливо присматривался к нему; понял здоровое честолюбие умного молодого дипломата и сошелся с ним легко, чувствуя, что Петерис относится к числу тех, кто никогда не изменит присяге, но всегда поможет тем, кто – встречно – может оказать содействие: не столько в карьере, сколько в деле, ибо Петерис понимал, что лишь дело может выдвинуть его в первые ряды, дело, а никак не попытки «сделать карьеру».

– Послушайте, Гэс, – спросил Гортон, – вы хорошо помните Яна Пальма?

– Да, генерал. Мы вместе учились в университете.

– Что вы можете сказать об этом человеке?

– Ничего плохого, кроме того, что мы вместе учились.

Гортон улыбнулся:

– Хороший ответ. Я бы просил, если это не противоречит вашему пониманию чести, проанализировать его пламенную дружбу с германским посольством, с Уго Лерстом и мистером Риббентропом.

– Надеюсь, никаких конкретных подозрений у вас нет?

– А как вам кажется?

– Мне кажется, их не должно быть. Мы, во всяком случае, верим ему.

– Я рад… Ну а если?

– Я хотел бы отвести возможные «если».

– Это похвально, – кивнул головой генерал, – мне нравится, как вы оберегаете честь вашего друга.