Николас застыл на месте, как одно из тех нежных морских растений, которые при первом же признаке опасности прекращают шевелить отростками, перед тем как отдернуть их. С большой осторожностью он спрятал записку под рубашкой. Правильнее было бы – он читал об этом в книгах – прожевать и проглотить ее. Но листок был слишком велик, и Николаса могло стошнить. А кроме того, он очень хотел сохранить записку. Лежа с полуопущенными веками, он с удовольствием ощущал прикосновение к коже жестковатого края бумаги, шевелящейся от его дыхания и спокойных ударов сердца.

Глядя, как заметно осунувшийся Хосе безмолвно движется туда и обратно, выполняя назначенное им задание, консул даже присвистнул от удовольствия. Жаль, конечно, что рокарий почти готов. Едко усмехнувшись, он тут же рассудил, что пора подумать о новых серьезных преобразованиях в саду, рассчитанных на напряжение мышц и активную подвижность конечностей. Он не успокоится, пока не смирит этот заносчивый, бунтарский дух.

По мере того как усиливалась его враждебность к каталонскому юнцу, Брэнд ощущал прилив глубокого внутреннего удовлетворения. Давненько он не чувствовал себя так хорошо: он был в отличной физической и умственной форме, короче говоря – жизнь в нем бурлила. Ему нравилась теплая ясная погода, он как нельзя лучше адаптировался к этому пылающему весеннему солнцу. В офисе – вовсе не того уровня, которого Брэнд достоин, – тем не менее все наконец-то шло гладко; рукопись о Мальбранше находилась в завершающей стадии редактирования.

Но самую большую радость доставляло Брэнду послушание сына. После нескольких дней капризной угрюмости тот перестал дуться и снова стал любящим и послушным ребенком. В последнее время Николас действительно заметно повеселел: он громко смеялся, что хотя и вынуждало отца грозить ему пальцем, тем не менее служило доказательством того, что досадный инцидент больше его не тревожит.

До чего же приятно было чувствовать кипение жизни! Консула переполняло ощущение собственного превосходства и могущества – он будто помолодел! Будущее снова казалось ему прекрасным, это волновало кровь и заставляло расширяться его узкие ноздри. Неужели вечно хмурая фортуна наконец-то ему улыбнется?

В пятницу около пяти часов дня, в теплом сиянии заходящего солнца, он бодрым шагом направился в сторону консульства. День был выходной, по крайней мере, так считалось до его появления в Сан-Хорхе. Но он положил конец этой свободной, располагающей к лени традиции, потребовав, чтобы в офисе всегда присутствовал один сотрудник. Сегодня Деккера пришлось отпустить, так как Элвин собирался на пикник в Уэску вместе с женой и детьми алькальда – этого панибратства консул, кстати сказать, не одобрял, – и на дежурстве надлежало быть старшему клерку Фернандо.

В этом-то и намеревался убедиться Брэнд, выбрав для посещения консульства такое время. Заодно он собирался просмотреть ежедневную вечернюю почту из Барселоны, которую никому, кроме него, не позволено было трогать. Столь поздняя доставка причиняла большие неудобства, но он уже предъявил претензии почтовому ведомству и надеялся, что проблема будет решена к его удовольствию.

Впрочем, сегодня консул не расположен был жаловаться. Напевая себе под нос, он вошел в офис и с удовлетворением увидел за столом Фернандо.

– Ну как идут дела, Фернандо?! – воскликнул он с необычным радушием.

Клевавший носом клерк поспешно выпрямился.