Так оно и вышло.

Весть о падении Иерусалима – города, который меньше чем девяносто лет назад был завоеван крестоносцами ценой неимоверных жертв, – повергла весь христианский мир в скорбь и отчаяние. Все предавались посту и молитве. Князья церкви отказались от роскоши, дабы их строгая воздержанность служила примером для остальных. Даже кардиналы давали обет не садиться на коня, пока землю, по которой ходил Спаситель, топчут и оскверняют нехристи; лучше уж они, кардиналы, будут пешком странствовать по христианским владениям, питаясь милостыней, призывая к покаянию и возмездию.

Святейший отец призывал рыцарей отправиться в новый крестовый поход, чтобы освободить Иерусалим – пуп земли, второй рай. Каждому, кто примет крест, он обещал вознаграждение – как в будущей жизни, так и на сем свете. Он объявил всеобщий мир на семь лет, treuga Dei[62].

Желая всем подать благородный пример, Святейший отец прекратил длительную распрю с германским властителем Фридрихом, императором Священной Римской империи. Папский легат, архиепископ Тирский, отправился к королям Франции и Англии, он убеждал их простить старые обиды. Сам папа в своих посланиях настойчиво внушал королям Португалии, Леона, Кастилии, Наварры и Арагона, что пришла пора забыть раздоры и братски объединиться, дабы иметь возможность внести свою лепту в священную войну: им предстояло выступить против мавров, заполонивших Иберийский полуостров, а заодно и против «западного антихриста», халифа Якуба аль-Мансура в Африке.

Архиепископ сообщил дону Альфонсо о папском послании, и он тут же созвал свою курию, коронный совет. Дон Иегуда благоразумно уклонился от приглашения, сославшись на нездоровье.

В своей пламенной речи архиепископ особо напирал на то, что в Испании крестовые походы начались раньше, чем в прочих странах, на полтысячелетия раньше. Как только нагрянула чума (сиречь мусульманское нашествие), готы-христиане, отцы и деды тех рыцарей, что ныне собрались в сем зале, выступили на защиту святой веры.

– Нам выпало продолжить великое, святое дело! – восторженно воскликнул он. – Deus vult – так хочет Бог! – боевым кличем крестоносцев завершил он свою тираду.

Рыцари охотно последовали бы его призыву. У всех, даже у миролюбивого дона Родрига, сердца разгорелись одним желанием. Но было тут, к несчастью, неодолимое препятствие. Все они знали об этом и сидели, погрузившись в молчание.

– Хорошо помню, – сказал наконец старый дон Манрике, – как мы вторглись в Андалус, дошли до самого моря. Я присутствовал при взятии королем, нашим государем, славного городишки Куэнки и крепости Аларкос. Я бы очень желал, прежде чем сойду в могилу, вновь сразиться с неверными. Но мы ведь связаны договором – договором о перемирии с Севильей. Он подписан королем, нашим государем, и скреплен его гербовой печатью.

– Вся эта писанина ныне изгладилась, обратилась в ничто! – гневно возразил архиепископ. – Никто не посмеет упрекнуть короля, нашего государя, если он предаст сей жалкий пергамент палачу на сожжение. Не считай, будто ты связан этим договором, государь! – повернулся он к Альфонсо. – Ведь, как сказано в Декрете Грациана[63], Iuramentum contra utilitatem ecclesiasticam praestitum non tenet, что означает: клятва во вред интересам церкви недействительна.

– Так-то оно так, – согласился каноник, почтительно склоняя голову. – Но ведь неверные не хотят с этим считаться. Они настаивают на том, что договоры непременно нужно соблюдать. Султан Саладин сохранил жизнь большинству своих пленников, однако, когда маркграф Шатильонский