Где бы он ни находился, хоть в остановившемся в тоннеле поезде метро, хоть в автомобильной пробке, он мог встать, пройти через дверь и оказаться в своем доме. Он очень много думает об этой волшебной двери, от чего ему придется отказаться, чтобы расплатиться за ее существование?

– Бред, правда? – говорит он.

Я говорю ему, что, на мой взгляд, это никакой не бред. Маленький мальчик, когда его бьют, все на свете отдаст за такую волшебную дверь.

– Я не особенно часто думаю о своем детстве. А когда задумываюсь, понимаю, что не так-то много и помню. Все, кажется, так давно прошло и умерло. Я думаю про себя, это было мое детство… Нет, это есть мое детство. Но во мне оно не живет.

Мы некоторое время молчим. Через минуту или около того я начинаю беспокоиться, не прервалась ли связь.

– Нет, я все еще здесь, – говорит он. Потом опять замолкает на мгновение. – Судя по моим часам, наше время почти вышло. Я сейчас больше ничего не хочу говорить. Завтра мне нужно будет присутствовать на праздничной вечеринке, и нам придется закончить минут на пятнадцать пораньше. Вы уж меня извините.

– Спасибо, что предупредили меня об этом.

– Мистер Гроц?

– Да?

– В действительности, у меня нет никакого домика во Франции. Вы же знаете, да?

В своем письме терапевт назвал его патологическим лжецом и спросил, не смогу ли я оценить его состояние и, может быть, взять его на психоанализ.

Филипп пришел ко мне на собеседование в апреле, это было несколько лет назад. Лечащий врач решил отправить его ко мне, случайно столкнувшись с женой Филиппа в местном книжном магазине.

Она схватила врача за руку и чуть было не расплакалась. Может быть, им стоило бы, спросила она, все-таки обсудить оставшиеся варианты лечения рака легких у Филиппа?

В ходе нашей первой встречи Филипп (обладавший, по свидетельству его терапевта, идеальным здоровьем) перечислил все недавние случаи своего вранья.

В родительском комитете школы, где училась его дочь, он отвечал за сбор денег, и в разговоре с учительницей музыки сказал ей, что он сын знаменитого композитора, о холостом статусе и нетрадиционной сексуальной ориентации которого всем было прекрасно известно.

Незадолго до этого он сказал своему тестю, спортивному журналисту, что некогда был принят во второй состав сборной Великобритании по стрельбе из лука.

В самый первый раз, насколько ему помнилось, он солгал своему однокласснику. В возрасте одиннадцати или двенадцати лет он уверял, что его завербовали в шпионскую школу MI5.

Услышав это, классный руководитель Филиппа дал ему совет, который он охотно процитировал мне: «Если уж тебе так хочется врать, то, ради Бога, делай это хотя бы чуть-чуть убедительнее».

Классный руководитель был прав: врать Филипп совершенно не умел. Придумывая свои истории, он рассчитывал производить на слушателя сногсшибательный эффект, но все эти его выдумки оказывались бессмысленно радикальными и очень уж рискованными.

– Судя по всему, вас не беспокоит, что люди сразу распознают в вас лжеца, – сказал я ему.

Филипп пожал плечами.

Он сказал мне, что слушатели редко стараются уличить его во лжи. Его жена сразу поверила новости о том, что он заболел раком, а потом точно так же не стала обсуждать факт его чудесного исцеления.

Другие люди, например тесть, воспринимали его байки с очевидным скептицизмом, но своих сомнений тоже не озвучивали.

Когда я спросил его, какое влияние выдумки такого рода оказывают на его карьеру (он работал телевизионным продюсером), он ответил, что в этой отрасли врут все поголовно: