– Погодите-ка, – говорит он, – я забыл повесить на дверь табличку, чтобы меня не беспокоили.

Я слышу, как мой пациент кладет трубку на стол, идет через всю комнату, а потом открывает и закрывает дверь. Пока он возвращается к телефону, я слышу приглушенные звуки его шагов и представляю себе его гостиничный номер. Я мысленно высчитываю время: в Брюсселе сейчас 17.45.

Он снова берет трубку.

– Простите меня, пожалуйста. Надо было сделать это еще до звонка. Я тут просто кое о чем задумался.

Я слышу, как он делает глоток чая или кофе, а потом ставит чашку на блюдечко.

– Вы знаете, что такое бункер безопасности? – спрашивает он.

Он рассказывает мне, что видел на BBC репортаж об американцах, которые строят себе такие бункеры, а то и целые люксовые безопасные дома:

– Наверно, вы представляете себе надменный, антиамериканский тон этого репортажа: «Только посмотрите, на что эти ненормальные американцы теперь транжирят свои деньги». Но на меня он произвел впечатление, ровно противоположное тому, на который рассчитывали продюсеры. Я был очень тронут.

В особенности его поразила следующая сцена – отец с сыном подросткового возраста сидят на полу отцовской спальни. Отец показывает сыну, что хранится в картонной коробке у него под кроватью – набор для обеззараживания воды, вседиапазонное радио на автономном питании и катушка рыболовной лески. Он объясняет сыну, что после апокалипсиса никаких супермаркетов, где торгуют рыбой, уже больше не будет.

Мой пациент чувствует, что этот человек близок ему. Ведь отец тратит все свои сбережения, стараясь обезопасить свою семью. Он просто хочет ощущать, что находится в безопасности.

– Конечно, это безумие, и он безумен… Но я все это понимаю.

Пациент говорит мне, что он похож на отца из этого ролика, потому что все время готовится к каким-то бедам.

Я слышу, как он снова отхлебывает из своей чашки.

– Я точно такой же псих, я тоже все время думаю о нашем доме во Франции, – говорит он. – Только я вам никогда об этом не рассказывал.

Прежде всего он хочет, чтобы я знал, что дом у него вовсе не шикарный. Это никакое не величественное шато, а просто фермерский дом, окруженный полями и лесами.

Но, находясь в нем, слышишь такую же абсолютную тишину, как в лесах Шотландии… Совсем не как в Лондоне. Никакого шума, никто не мешает. И ему там не приходится все время глазеть на громадные домищи своих соседей-банкиров.

В действительности, несколькими неделями ранее он получил письмо от юриста своих лондонских соседей, в котором содержалась просьба разрешить им увеличить площадь и без того вульгарного гигантского таунхауса. Его это настолько взбесило, что он даже думать на эту тему не мог. Конечно, надо было бы написать ответное письмо юристу и запретить строительство, «…но я просто не смог. Отвечать пришлось моей жене. А я подумал о своем домике во Франции… И немного успокоился».

А еще бывают мгновения – как всего несколько минут назад, – когда его жена выходит из гостиничного номера, чтобы дать нам возможность спокойно провести сеанс психоанализа, мгновения одиночества, когда он начинает представлять себя в своем французском имении.

– Звонить вам еще рано, у меня еще есть небольшое пространство, маленький временной зазор, и тут я, неожиданно для себя самого, пропадаю… Проваливаюсь в свои безумные архитектурные замыслы.

Я спрашиваю его, что он имеет в виду, когда называет их безумными.

Он говорит, что безумными они становятся от его беспрестанных попыток что-то улучшить или переделать. Он все время думает, что что-нибудь нужно отремонтировать или перестроить. Скажем, добавить новых комнат, дверей, окон.