Только уверенность в том, что свобода, за которую мы боролись с социализмом в годы холодной войны, является незыблемой ценностью сама по себе, позволяет нам не попасть в заманчивый, но безжизненный тупик, который изобразил де Токвиль.

Именно поэтому мой давний оппонент Михаил Горбачев ошибался, когда высказывался в Праге насчет альтернативы коммунизму, которую Запад предлагал в прошлом и которую предлагает теперь. Политическая и экономическая свобода – это не лотерея, в которой один счастливчик может вытянуть приз и насладиться им, не поделившись с другими.

На самом деле западная модель свободы реальна и универсальна, а ее вариации обусловлены лишь культурными и прочими особенностями. Теолог Майкл Новак окрестил ее «демократическим капитализмом»[28]. Это хорошее название, поскольку оно подчеркивает связь между политической и экономической свободой. Существенно то, что его предложил человек, чья профессиональная деятельность в большей мере ассоциируется со сверхъестественными теориями, а не политическими программами. Несколько позже я постараюсь дать более детальное представление о западной модели свободы[29]. Однако скажу сразу: ее главная и определяющая особенность в том, что она опирается на правду – правду о природе человечества, о его стремлениях, о мире, который оно надеется построить.

Америка, которую я увидела во время своей первой после атаки террористов на Нью-Йорк и Вашингтон поездки с выступлениями, была более мрачной, сдержанной и сосредоточенной, чем прежде. Через полтора месяца после объявления войны «Аль-Каиде» и «Талибану» всех волновало лишь одно, и моим долгом было озвучить лишь одну мысль:

Я регулярно бываю в Соединенных Штатах в течение уже более тридцати лет. Однако с Америкой меня связывает нечто более тонкое и труднообъяснимое, чем это многолетнее знакомство. Я не раз задумывалась над тем, в чем это «нечто» заключается.

Шарль де Голль как-то сказал, что у него есть «своя идея Франции»[31]. Точнее, что он «создал для себя» эту идею. Чтобы сформировать идею страны, вовсе не обязательно иметь какую-то особую точку зрения. Если вы хотите, чтобы эта идея была правильной, нужно постичь загадку национальной самобытности.

У меня тоже есть идея Америки. Скажу больше, я не могу утверждать того же в отношении какой-либо другой страны, за исключением собственной. Это не простая сентиментальность, хотя я всегда ощущаю себя на десять лет моложе (несмотря на нарушение биоритмов из-за разницы во времени), когда ступаю на американскую землю: ее люди несут такой заряд позитивности, щедрости и открытости, который неизменно оказывает бодрящее действие. Кроме того, я чувствую своего рода участие в жизни Америки. Чем объяснить такое отношение?

На то есть две причины. Во-первых, в эпоху запутанных идей и ложных посылок я со всей отчетливостью осознала правоту того, что Уинстон Черчилль сказал в своей знаменитой речи в Фултоне, штат Миссури, в 1946 году: