Это отличает работу от Энгра, у которого все персонажи, так или иначе, парадные смотрят на нас. А здесь абсолютная свобода.

И иерархия в семье тоже очень четко простроена. Кто главный, или ради чего делается это изображение. Но здесь в центре стоит несостоявшаяся супруга Энгра, его невеста. А здесь, конечно, нельзя сказать, кто в доме хозяин, но мы ощущаем то напряжение, вот эта физическая дистанция и неловкость позы человека, который газету положил, наверное, только что, не хочет больше позировать и отворачивается.

Да и рука сестры, которая опирается на стол, написана потрясающе. Но в ней тоже есть какая-то такая мгновенная остановка, ей как-то неловко.

И девочке-непоседе, конечно, хочется бежать отсюда. Я не буду говорить «сбежать», потому что между папой и мамой что-то плохо. Но видите, что этот портрет не цельный по целому ряду причин. Да, он сложно пространственно выстроен. Тут, в общем, заблудиться можно, в этом зеркале. Он композиционно сложно выстроен. И здесь сочетание парадной статики и движения, как сжатая пружина, проходит через эту девчонку. И наконец, психологический конфликт, который, вообще говоря, портрет не предполагает. Все-таки портрет предполагает позитивный парадный, презентабельный вид. А здесь портрет неявным образом рассказывает ту семейную драму, о которой мы, в общем, осведомлены теперь, когда изучаем биографию семьи Дега.

И это поразительная вещь. Потому что перед нами психологический роман XIX века, и я не случайно цитировал здесь Толстого. Вот я думаю, что те люди, которые в течение жизни Дега очень часто обвиняли в чисто оптической поверхностности взгляда на жизнь, не понимали в нем чего-то глубинного. Портрет про драму жизни. Про пронзительную тоску существования. В общем, про то, что Бодлер описал очень хорошо.

Да, эта поверхностность выражена такими могучими изобразительными средствами, драматическими в том числе, что диву даешься смелости невероятной. И это поразительно.

Один недостаток нашего разговора об изобразительном искусстве, что нельзя его в этот момент смотреть. Потому что это потрясающая с точки зрения живописи вещь. Это вот такая тускло-бирюзовая стена, которая какое-то мерцание вызывает, как будто это не краска, не холст, а это просто движение цвета, движение воздуха.

Движение цвета, это, в общем, задача такая коварная для живописца, потому что есть эскиз, где просто голубая стенка, ровно покрашенная. А здесь цветочные обои. И ты чуть-чуть увлекся выписыванием цветочков, и все убил.

Можно быть гениальным очень молодым поэтом, и в 14 лет писать так, что вообще, и в 40 не достичь этого. Но здесь мастерство. Здесь это даже должно быть результатом какой-то колоссальной наработки. Мастерство живописца, рисовальщика, у него оно присутствует вот с этих лет.

Глаз и рука от Бога.

В 1899 году в залах, украшенных гиацинтами, музее барона А.Л. Штиглица торжественно, под звуки оркестра, открылась международная выставка картин журнала «Мир искусства». И шуму, говорят, наделала.

Шуму наделала. Она сразу же вошла в обиход петербуржцев как декадентская выставка. Так ее и называли в газетах. И в залах раздавался сумасшедший хохот. А журналисты, особенно из таблоидов, из массовой прессы, упражнялись в том, что говорили своим читателям: ну не ходите в цирк, сходите на выставку в музей Штиглица. Ну ходят же смотреть на волосатую женщину или на заспиртованных уродов, теперь идите туда. И княгиня Мария Клавдиевна Тенишева, которая финансировала в большой степени это мероприятие и поддерживала журнал «Мир искусства», вспоминает, что встречала своих знакомых из высшего общества, которые перед некоторыми картинами на этой выставке сгибались пополам и надрывались от хохота. Ей, конечно, было очень обидно, но потом она не могла не ощутить торжество, когда в 1900 году, ровно через год, одну из самых скандальных картин этой выставки наградили золотой медалью на Парижской всемирной экспозиции.