Сергея занесло в сторону, он нелепо дергал ногами, не доставая ступеньки, а правой рукой цепляясь за край окна вагона.

Поезд набирал ход. Кондуктор, сунув флажок за пазуху, нагнулся, схватил Сергея за ремень и подтянул к себе. Почувствовав под ногой ступеньку, Сергей схватил другой рукой поручень. Кондуктор, отступил:

– Говорил ведь, не рекомендуется.

– Премного благодарен, – тяжело дыша, сказал Сергей, и спазмы сдавили ему горло. Он едва не разрыдался. – Пардон…

Вошёл в своё купе, как в дом родной, готовый выслушать упрёки людей, которые вдруг стали для него удивительно близкими.

– Я так за вас испугалась…

– Ну что, окунулись в омут революции? Благо что вынырнули живым. Правда, пуговицу потеряли, да и рукав как будто порван.

– Полиночка, дитя моё, достань иголку с ниткой.

– Мерси, мадам. Это было бы весьма кстати.

– Вы позволите? – Полина наконец-то улыбнулась. Её лицо с правильными чертами, чуть курносым носом и большими серыми глазами было каким-то блёклым (по-видимому, она не употребляла косметики). Но улыбка придавала ему неожиданное очарование, нечто солнечное и лучистое. Во всяком случае, такое впечатление её улыбка произвела на Сергея.

Он снял и передал ей свой парусиновый пиджак, имевший жалкий вид. Как обычно бывает после избавления от опасности, он ощутил безотчётную радость и рассмеялся:

– Едва ноги унёс… Меня за вора приняли. Представляете?.. Репортёр парижской газеты – и воришка? Абсурд!

В дверях возник кондуктор и, ни на кого не глядя, назидательно произнес:

– Я предупреждал, господа. У нас беспорядки. Ходят да поют, толпятся и речи всякие. Революция, говорят… А по мне, так шантрапа сама себе праздник устроила. Им бы только не работать да в армии не служить.

– Великая французская революция, – негромко, но твёрдо сказала Полина, не отрываясь от шитья, – провозгласила идеалы свободы, равенства и братства.

– Это, барышня, извиняюсь, говорят, кто народа не знает. А в нашем народе только дай повадку… Как свобода, так норовят грабить да поганить. Вон без билета прут. В прошлый раз камнем окно вдребезги. Выходит, кто преступник, а кто – трудящий – всё равенство? А уж какое братство, сами видали. Не хочу дурного слова сказать.

– Подождите. – Сергей достал из своего саквояжа золотой рубль с портретом царя, протянул кондуктору. – Спасибо вам. Можно сказать, спасли мне жизнь.

– Премного благодарен… Такая наша работа… – Взглянув на изображение царя на золотом, хмыкнул: – А нынче-то жизни грош цена.

Он удалился. Солидный господин назидательно сказал, обращаясь к Полине, но имея в виду всех слушателей:

– Всякая революция, барышня, это болезнь общественного организма. В отличие от прочих кризисов, это тяжёлая болезнь. Здоровому организму она не страшна. Переболеет и, глядишь, крепче прежнего станет. Но для рыхлого, изнурённого войной российского общества революция угрожает полной катастрофой. Законная власть свергнута. Бесчинствует анархия. Войска бегут, рабочие бастуют, крестьяне бунтуют… Вон, взгляните, иллюстрация.

За окном проплыл обугленный остов то ли дачи, то ли усадьбы, расположенной на холме, недалеко от небольшой церквушки.

В пути, как нередко бывает, пассажиры не только познакомились, но и сдружились своеобразной дорожной дружбой – скоротечной, ни к чему не обязывающей, а потому доверительной, откровенной.

Варвара Фёдоровна была как бы хозяйкой этой передвижной комнатки, а почтенный Станислав Викторович – профессор экономики и статистики, член Русского географического общества – был на правах временного отца семейства.