Эта поездка с отцом была последней надеждой на сближение. Именно последней.

Невозможно заставить камни говорить, лед пылать огнем, а реку течь в обратную сторону, так моего отца невозможно было заставить полюбить. Ну, или хотя бы, проникнуться симпатией. Для служителя Брексты не существует любви и привязанности вовсе. Что там нам на занятиях говорили? Любят лишь одну единственную? Я, наивная, решила, что Вардас меня любит, а он выполнял приказ и следовал долгу. Питала надежду, что хоть с батюшкой мы найдем общий язык, но всё тщетно. Сейчас я для него ‒ всего лишь средство достижения цели.

Приятно ощущать себя такой незаменимой, не правда ли.

‒ И, Гинтаре, ‒ отец снова посмотрел на меня так серьезно, что аж кровь в жилах застыла, ‒ туда, куда мы попадем, будет не так, как в королевском замке.

‒ Что может быть хуже того, что случилось в столице? ‒ я всё ещё наивно полагала, что исчезновение Люди ‒ самое ужасное событие в жизни, гибель наставника вообще оставила незаживающую рану, поэтому при любом воспоминании об этом, душа выворачивалась наизнанку.

‒ Поверь, путешествие в Навь окажется увеселительной прогулкой, по сравнению с поездкой в Сауросскую провинцию.

Я так понимала, это он меня воодушевлял.

‒ Лорд Савр никогда не скрывал своих неприязненных взглядов в отношении королевской власти. Ещё при Крайстуте Савры побаивались открыто выступать, а после смерти Удвига они сильно затаились, что стало наводить на подозрительные мысли, однако, они не участвовали тогда с мятежными лордами в восстании против молодого короля. Не провоцировали эльфийские власти на открытую конфронтацию. Поэтому долгое время было не до них.

‒ Мне вообще кажется, ‒ задумчиво произнес бывший магистр, потирая бороду, ‒ что та нелепость, представленная мятежом, была не более, чем отвлекающим маневром.

‒ От чего? ‒ он редко со мной делился своими домыслами, а тут такой поток.

‒ От самого настоящего заговора, более продуманного и опасного ‒ нежели кучка недовольных вельмож в компании изящных худосочных существ из другого мира.

Что ж никто властью этой никак не подавится? Не понимаю благоговения перед этими регалиями, от того и злюсь. Была бы самой худосочной герцогиней, наверняка бы сама в королевскую мантию зубами вцепилась, да так, что не отодрать.

‒ И запомни, ‒ холодный тон отца отрезвлял не хуже куска льда за шиворотом, ‒ чтобы ни случилось, даже если я погибну, о тебе будет кому позаботиться.

Ага, тут уж Легарт никуда не денется, а уж тётушки как рады будут доделать из меня леди окончательно.

Отец на меня странно посмотрел, пока я не сообразила, что по поводу кузена и тёток высказалась вслух.

‒ Извините, ‒ потупила я взор, ‒ на самом деле я не желаю вам смерти. Ни капельки.

Просто я не знаю, как мне реагировать на слова человека, приходящегося для меня отцом, но не имеющем никакой привязанности ни ко мне, ни к кому бы то ни было.

‒ У тебя есть дар, ‒ просто и спокойно промолвил батюшка, ‒ не забывай о нем и воспользуйся сразу же, как только придет время.

‒ А когда придет это время? ‒ неуверенно спросила отца.

‒ Когда я дам знак!

Вот этот разговор и многие другие наши беседы во время путешествия, мне вспомнились неожиданно и абсолютно не к месту. А ведь память моя казалась далёким книжным шкафом с запертыми дверцами после дурманящего зелья и Зузанниных чар.

Но больше всего меня напугала эта новая отцовская ипостась. Был ли он хоть когда-нибудь человеком?

Пламя, уснувшее во мне, заключенное в клетку сковывающего колдовства, неожиданно забилось где-то в груди. О, нет-нет! Только не это! Если полыхнет ‒ сметет всё и всех на своем пути.