А в красном уголке Эрмитажа уже проходило экстренное собрание.

«Красным уголком» являлась одна из наиболее просторных комнат хранилища. Помещение было переоборудовано наспех. В центре стояли лавки и стулья, перед ними – застеленный красным кумачом стол президиума с букетиком гвоздик в древнекитайской фарфоровой вазочке, графином с водой и стаканом. А вдоль стен штабелями лежали покрытые пылью бесценные картины.

– Слово для доклада предоставляется товарищу Елисееву.

Елисеев встал, пережидая аплодисменты оправил китель, пригладил волосы и прокашлялся. Когда овации смолкли, Елисеев принялся тщательно поправлять кобуру. Минуты две зал с напряжением наблюдал за этой процедурой. Наконец, парторг заговорил:

– Товарищи! Не все еще у нас хотят жить так, как жил и умер великий Ленин, как учит нас вождь мирового пролетариата товарищ Сталин.

Кто-то в зале захлопал вновь, и остальным пришлось поддержать. Елисеев плеснул из графина в стакан, залпом осушил его, утер губы и продолжал:

– Уже десятилетие наш народ широко и смело шагает к своей победе. Вот. Но еще не все шагают в ногу. Как сочинил пролетарский поэт товарищ Маяковский, – «Кто там шагает правой? Левой!» Понимаете ли, товарищи? «Левой». Вот. Возьмем, к примеру, сына царского офицера Полянова. Куда сейчас шагает он? Сейчас он уже не шагает, а находится в копете… конпити…, в общем, в Органах. И там, надеюсь, разберутся, кто и где. Но мы ждать не будем, да и не станем!

По залу пробежал легкий шелест. Елисеев прокашлялся вновь и сменил тон на более доверительный:

– Я почему так говорю? А потому, что я все давно уже понял. Когда весь мировой пролетариат все глубже сплачивает свои ряды, когда крестьянство строит новый быт, а научная интеллигенция кует, понимаете ли, знания, да!.. такие, как Полянов, отказываются от вступления в ряды ВКПб. О чем это говорит? А? Вот. – Елисеев еще раз налил себе воды и выпил ее. – Да и вообще. – Продолжил он. – Чем занимался тут Полянов? Кто-нибудь видел? – Он внимательно оглядел присутствующих.

Зал безмолвствовал, но напряженная тишина уже свидетельствовала о том, что, на вопрос Елисеева «кто за» он откликнется единогласным взлетом рук, независимо от того, о чем пойдет речь. Неожиданно ход мыслей парторга принял иной оборот:

– А вы помните, работал у нас Ребров? Так вот, мне недавно доложили, что этот самый Ребров арестован на Сестрарецком рынке за торговлю срамными картинками. Вот так. Повязали родимого. А мы Реброва проглядели. Проглядели и Полянова. А его длинные руки, между прочим, уже тоже дотянулись и до наших женщин. Софья Львовна, – обратился Елисеев к пожилой женщине, сидящей в конце зала. – Что это у вас на шее?

– Это? – вставая и краснея пролепетала женщина. – Бусы.

– И кто же вам эту гадость подарил?

– Полянов, – упавшим голосом призналась женщина. Но тут же приободрилась: – На международный женский день Восьмое марта.

– Видали?! – поднял палец Елисеев и внимательно посмотрел на него. – И это, заметьте, в то время, когда вся страна, как один, собирает в свои закрома последний колосок!

Однако, зал как будто бы опомнился и еле слышно загудел. Порывисто вскочил комсорг Боровко:

– Ребята! Тише! Дайте товарищу Елисееву закончить!

– Спасибо, – благосклонно кивнул ему парторг. – Так вот. Я и говорю. Что тут делает Полянов? Реставрирует. В том-то и дело. Я лично, мягко говоря, не понимаю: зачем нашей молодой стране нужны старые буржуазные картины? Надо рисовать новые – пролетарские! Вот, Сергей Боровко, например, у нас рисует, и скоро мы пошлем его на слет достижений народного хозяйства… Искусство, товарищи, должно толкать массы на новые подвиги. Я ясно выражаюсь?