— Ты сумасшедшая, — прошептал он наконец. — Совершенно сумасшедшая.

И, развернувшись, он быстро вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

Я же с шумом выдохнула, только сейчас осознав, что задерживала дыхание. Мои руки дрожали, но не от страха — от адреналина…

Спустя несколько часов, я стояла у окна, кутаясь в шаль, и смотрела, как Этьен садится в дорожный экипаж. Он был сонным, взъерошенным и невероятно юным в свете фонарей. Себастьян что-то говорил ему, положив руку на плечо и впервые за всю неделю я видела в его жестах настоящую отеческую заботу.

Экипаж тронулся, колеса зашуршали по гравию подъездной аллеи. Я подняла руку в прощальном жесте, хотя знала, что Этьен не видит меня в темном окне. Странная тяжесть легла на сердце — память тела, скучающего по своему ребенку? Или мои собственные чувства к мальчику, которого я узнала лишь на несколько дней, но успела полюбить?

Я отвернулась от окна и посмотрела на собранные сундуки. Все было готово. Я уезжала налегке — только самое необходимое, только то, что принадлежало мне лично, без претензий на семейные ценности или наследство. Слуги уже были предупреждены, карета заказана на шесть утра.

Два часа. Всего два часа, и я буду свободна. Начну новую жизнь, далеко от этого дома, от этого города, от этих людей. Может быть, в Ринкорде я найду то, что искала всегда — покой, независимость, возможность быть собой?

Я присела на край кровати, перебирая в уме все, что нужно было не забыть. Документы на дом в Ринкорде, драгоценности Адель, деньги, переведенные Себастьяном на мой счет...

Раздался тихий стук в дверь. Горничная, пришедшая помочь мне одеться? Нет, слишком рано. Я подошла к двери и осторожно открыла её.

На пороге стояла мадам Мелва, полностью одетая несмотря на ранний час. Её седые волосы были безупречно уложены, а на плечи наброшена теплая шаль.

— Могу я войти? — спросила она тихо.

Я молча отступила, пропуская её в комнату. Она окинула взглядом сундуки, готовые к отправке, и едва заметно вздохнула.

— Значит, ты действительно уезжаешь.

— Да, — я не видела смысла отрицать очевидное. — Через два часа.

— Не попрощавшись?

— Я оставлю письма, — я кивнула на секретер, где лежали два запечатанных конверта — для Себастьяна и для Этьена. — Не вижу смысла в слезливых прощаниях.

Мадам Мелва подошла к окну, из которого я недавно наблюдала за отъездом внука.

— Знаешь, — произнесла она задумчиво, — я никогда не одобряла решение сына взять тебя в жены. Но с годами я увидела в тебе достоинства, которых не замечала поначалу. Жаль, что он их так и не разглядел.

Я промолчала, не зная, как реагировать на эту неожиданную откровенность.

— Что ты будешь делать в Ринкорде? — спросила она после паузы.

— Жить, — просто ответила я. — На свои средства, по своим правилам.

Она внимательно посмотрела на меня, и я ожидала услышать упрек или нравоучение. Но мадам Мелва лишь кивнула.

— Что ж, — наконец произнесла она. — Я не буду пытаться остановить тебя. Но прошу об одном — не забывай Этьена. Он привязан к тебе сильнее, чем к кому-либо из нас.

— Я буду писать ему, — пообещала я. — И видеться, когда будет возможность.

Мадам Мелва кивнула, словно это полностью удовлетворило её.

— Прощай, Адель, — сказала она, направляясь к двери. — Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь.

Дверь за ней закрылась, и я осталась одна, чувствуя странное опустошение. Это был конец. Конец жизни Адель в этом доме, в этой семье. И начало чего-то нового — для меня, для неё, для всех нас.

Через час, не тратя время на ненужную церемонию прощания, я тихо спустилась по парадной лестнице. Дом еще спал, лишь несколько слуг бесшумно скользили по коридорам, начиная утренние хлопоты. Никто не остановил меня, не задал вопросов. Дворецкий молча открыл передо мной дверь, лакеи вынесли сундуки и погрузили их в ожидающую карету.