Ведь если уж на то пошло, так все по большому счету «лизоблюды». И живут за штаны и миску супа. Только у одного и суп пожиже, и штаны «поплоше». А другому – и суп погуще, и штаны поприличнее. И в Париж пускают. А не хочешь в «лизоблюды», не согласен жить за штаны и миску супа – ну и расстреляют тебя или сгноят в Сибири или вышвырнут за границу – и будешь там прозябать в нищете, как тот же Бунин в Париже. И пусть себе «лизоблюд», не отрицаю, глупо спорить, что есть на самом деле, того не скроешь. И миска супа, и штаны – все как положено. А венец себе все-таки сплел алмазный, и жизнелюбия южного, одесского, искрящегося, веселого не утратил.

А может, и не Светлов сочинил эту эпиграмку. Но кто бы ее ни состряпал, она теперь только приложение к «Алмазному венцу».

Виктор Ханевский почти не читал «советской литературы» и знал ее в пересказах Соломона. Соломон совсем не читал «советской литературы», но содержание (содержание, он как бы шутя, чтобы как будто угодить вкусу и мнению Ханевского, называл «содержимым») всех более или менее известных произведений и биографии авторов знал до мельчайших подробностей, со многими из них он был накоротке.

И несмотря на свои проклятия евреев, которые он повторял каждое новолуние, Соломон с особой теплотой относился к «советским писателям» евреям, общение с ними доставляло ему огромное удовлетворение. Он не однажды говорил Ханевскому о ком-либо из таких «писателей»: «Вот видишь, конечно же, не писатель, как раньше, но пишет книги и его печатают – времена теперь такие. А ведь книгу, даже такую, не каждый напишет».

Ханевский не спорил, молчал в ответ, и это было почти «согласительное», а не противоречащее молчание. Да, теперь такие времена. А о старых временах можно только посожалеть, – но почему-то чувства сожаления по старым временам не возникали. Даже когда Соломон вместо «Националя» водил его в «Прагу».

Ресторан «Прага» по рангу считался никак не ниже, а даже выше «Националя». В «Праге» была, кроме обычной, еще и подпольная кухня. И тайный зал, который обслуживали официанты самого высокого класса, в основном старики. Этот тайный зал не прятали за семью замками или раздвигающимися, после нажатия замаскированной кнопки стальными дверями, или каминами, отодвигающимися, если повернуть на полоборота по часовой стрелке крыло бронзовой фигурки бога любви Амура, как в доме балерины Кшесинской.

Этот «тайный» зал находился рядом с обычным «большим» залом, назывался «малым залом» и отделялся от большого аркой с бархатными портьерами, собранными в нижней части так, что любой посетитель большого зала мог издали видеть, что происходит в малом. А там, на первый взгляд, ничего особенного не происходило. Стояли обычные столики, накрытые простыми белыми скатертями. И даже посетители в первой половине дня сидели самые заурядные.

Но как только часы били полночь, там собиралась особая публика, этих людей знали в лицо и в их среду не допускались люди, не принадлежащие к этому кругу, причем между собой почти никто из них знаком не был.

Иногда приходил немолодой уже мужчина, по его походке, манерам и жестам сразу было видно, что он выходец из высшей аристократии. Да и называли его князем, и обслуживали с особым почтением. Он никогда не расплачивался. Князь «служил» скрипачом в оркестре Большого театра, получал совсем небольшую зарплату и не имел денег на ужин в ресторане «Прага», всегда очень дорогом. Но в давние времена, ежедневно посещая этот ресторан, князь оставлял такие большие чаевые, и делал это так уважительно, естественно и элегантно, что когда он остался без средств, официанты убедили князя, что они будут обслуживать его по старой памяти, как бы в долг, а князь рассчитается, когда рано или поздно прекратится этот дикий шабаш, начавшийся после первой войны с немцами, когда из Петрограда в Москву приехала разнузданная шайка грабителей и погромщиков, на которую до сих пор так и не нашлось управы.