– Уверена, вскрытие покажет, что Флис мертв уже слишком давно, чтобы оказаться убийцей.

– А что за ерунду он написал на фотографии? Корабль ногтей?

– Корабль ногтей, несущий мертвецов, – сказала Мосс. – Я не знаю. Господи Иисусе, сегодня мы видели слишком много мертвечины.

– Ты веришь в Бога? – спросил Нестор.

– Что? – И тут она поняла, что упоминание Бога всуе могло его оскорбить. Она знала в ФБР нескольких христиан-евангелистов. – Прости, я…

– Меня поддерживает только вера, – сказал Нестор. – Когда я думаю о мальчике и девочке, о Мариан. Это тяжело, но я верю в вечную жизнь и думаю о том, что Господь сейчас заботится о жертвах, это мне помогает. Помогает сосредоточиться. Я представляю их новую жизнь. А ты веришь в воскресение тела?

Мосс подумала о том, что все человечество засасывает в воронку к точке сингулярности.

– Нет, – сказала она.

Ее мать по-прежнему жила в Канонсберге, в том же доме, где выросла Мосс, – синем домике на крутых холмах к северо-востоку от Ист-Пайк, всего в нескольких кварталах от кондитерской фабрики «Саррис». Детство Мосс пропахло шоколадом. Она заехала двумя колесами на тротуар, повернула их и поставила машину на ручник. Потом по заросшей сорняками тропинке прошла к задней двери и открыла задвижку тем же ключом, которым пользовалась еще в школе.

– Мама? – позвала Мосс.

– Я здесь, наверху.

Мосс удивило, что мать дома – она считала, что та в баре Макгрогана. Почти каждый вечер после смены в колл-центре мать надевала вареные джинсы с обтягивающей майкой и отправлялась вниз по холму в бар – пешком, чтобы не приходилось беспокоиться, сможет ли доехать обратно. Все знали ее мать – она вечно слонялась по округе в поисках сигарет и выпивки, в свои сорок четыре года часто засиживалась в баре до закрытия, а потом болталась на пустырях вместе с остальными завсегдатаями, слишком нагрузившимися, чтобы идти домой. И так постоянно. Бар Макгрогана иногда был тихим – только бубнящий телевизор с новостями и болтовня с барменами, а в иные вечера было не протолкнуться, даже в туалет не войти.

У матери Мосс там был постоянный стул в углу, где она могла расслабиться, прислонившись к стене, и наблюдать за происходящим. На ее руках вздулись вены, волосы обесцвечены до цвета пшеничного хлеба, но на нее по-прежнему оборачивались в приглушенном освещении, стоило ей правильно одеться. Мосс смотрела на мать и видела себя через несколько лет. Ирония путешествий в НеБыТь заключалась в том, что в будущих временах тело Мосс старело, даже если в настоящем прошла всего секунда.

Биологический возраст Мосс достиг уже сорока лет, всего на несколько лет меньше, чем у матери. Они никогда не обсуждали возраст, но Мосс не сомневалась, что мать наверняка заметила уменьшающуюся разницу между ними, они выглядели скорее как сестры, чем как мать и дочь. Слишком пугающе и странно, чтобы это обсуждать. Но они все равно не сблизились, не возникло взаимопонимания – слишком разный опыт, слишком разная жизнь. Мосс была выше, энергичней, серьезней, а ее мать слишком выставляла себя напоказ, но в тех редких случаях, когда они выпивали вместе, окружающие приходили к неизбежному выводу, что они сестры.

Сегодня вечером ее мать сидела за кухонным столом, уже в пижаме, и листала «Ридерс дайджест».

– Не у Макгрогана? – спросила Мосс.

– Я оставила тебе курицу, если хочешь есть, – отозвалась мать.

– Я уже поела.

– Съешь еще. Шайнер сегодня притащила ту девицу, не знаю, где она ее нашла… Она из Файета, что ли. Не хочу с ними пить. А Деб решила пойти в новое место, я тебе про него рассказывала, как оно там называется? Я пыталась тебе дозвониться. В общем, я приготовила курицу.