Внутри заискрило от раздражения, но, взглянув на Лену, Маргарита только поджала губы. На неё невозможно было раздражаться всерьёз. Лена была почти прозрачная, почти бестолковая, слишком уязвимая и совершенно непроницаемая: от неё всё отскакивало как от стенки горох.

– Лена, я правда не понимаю. Окей, чудо, Пасха, всё остальное, – сказала Маргарита и ещё раз ткнула лопатой в землю. – Но тут же совсем другая история. Тут просто здравый смысл.

– Ты не так смотришь. – Лена забрала лопату, поправила под подбородком косынку. – Ты смотришь только в сейчас. А надо в дальше.

– Я дальше конца срока не вижу. А до конца каждый день одинаково.

Лена улыбнулась.

– Чудо может прийти, когда, например, три яблони не приживутся, но четвёртая приживётся. Или если летом будет сухо, и они почти-почти засохнут, но всё-таки не засохнут. Или когда нас тут не будет, и они без заботы почти-почти погибнут, но всё-таки не погибнут, потому что кто-то решит ухаживать за ними вместо нас.

Маргарита тяжело вздохнула, взяла лопату и со всей силы вонзила в землю. Лопата ушла едва ли на несколько сантиметров; Маргарита надавила подошвой.

– Тут трава дикая. Сухая и цепкая. И камни.

– Надо сначала выполоть, – согласилась Лена, взяла тяпку и встала на колени. Маргарита опустилась на корточки рядом, стряхнула с Лениной спины щепки – видимо, Лена нацепляла в каморке, где хранились лопаты.

Они принялись полоть. Шумел ветер, из окна комнаты отдыха донеслись голоса и музыка титров. Маргарита вспотела; под ногти забилась земля, в рот и в глаза – пыль. Лена, напевая, дёргала осот и пырей.

– Что ты там поёшь такое?

– А… – Лена смутилась. – Тебе не понравится.

– Да уж скажи, раз поёшь.

Косынка у Лены съехала, узел оказался где-то под щекой. Волосы выбились, их трепал ветер. Зажёгся прожектор на вышке, и в этом свете у Лены на носу заблестели веснушки.

– Я потом скажу. Я спою тебе, ладно? Утром.

Они так и не выкопали ямки под саженцы: только убрали траву. Решили вернуться завтра, но назавтра весь день хлестал дождь, отменили даже прогулку – нечего было и пытаться отпроситься во двор в личное время.

Тогда Лена предложила:

– Пойдём в библиотеку?

– Иди. Я сейчас.

Маргарита взяла у дежурной иголку и нитки – надо было зашить штаны. Когда она вошла в библиотеку, у окна со старой гитарой уже сидела Лена. Услышав, как хлопнула дверь, она подняла голову.

– Я спою. Но ты, пожалуйста, не смейся.

– Твоя, что ли, песня? – устраиваясь поближе к лампе, спросила Маргарита.

– Нет. Но всё равно. – Лена погладила деку, всю покрытую чьими-то отпечатками. – Ну… слушай.

Какое-то время она перебирала струны; в библиотеке сиротливо пахло старыми книгами, потрескивала лампа.

Потом Лена начала наконец тонким срывающимся голоском:

Так давно, что даже боль

Моя превратилась в тень,

Никаких вестей.

Так давно, что даже тень

Твоя превратилась в сон –

Как на коже соль4.

***

Всю неделю лил дождь, двор превратился в месиво. Потом ударили холода, земля замёрзла и затвердела. Никто не сажает яблони в холода – и они тоже не стали. К тому же – Лена с головой нырнула в кексики.

– Какие ещё кексики? – шёпотом возмущалась Маргарита перед построением. – Тебе школы мало? Тебе библиотеки твоей мало?

Лена, наверное, пошла бы и в местную самодеятельность, от принудительных концертов которой у Маргариты раскалывалась голова; и в токарную мастерскую, если бы такая была. Но в женской ВК были только «кексики» – учёба на пекаря. А в самодеятельности были одни активисты. Так что Лена пошла на «кексики». Маргарита пошла следом, и после школы, перед швейкой, они стояли в фартуках и косынках и раскладывали тесто по формам. Лена напевала: