Штирлиц пожал плечами:

– Что ж, пора объединяться…

– Знаете, отчего я хочу, чтобы вы остались у меня?

– Догадываюсь.

– Скажите.

– Вам страшно. Наверно, поэтому вы и хотите, чтобы я был сегодня рядом.

– И это тоже… Но по-настоящему дело в другом… Не только мужчины живут мечтами о придуманных ими прекрасных женщинах, которые все понимают, хороши в беседе, а не только в кровати. Настоящий друг нужен всем… Мы, женщины, придумщицы более изощренные, чем вы… Знаете, если б мы умели писать, как мужчины, мы б таких книг насочиняли… И, между прочим, это были б прекрасные книги… Вот мне и кажется, что я вас очень давно сочинила, а вы взяли и пришли…

Он проснулся оттого, что чувствовал на себе взгляд, тяжелый и неотрывный.

Дагмар сидела на краешке кровати и смотрела в его лицо.

– Вы разговариваете во сне, – шепнула она. – И это очень плохо…

– Я жаловался на жизнь?

Она вздохнула, осторожно погладила его лоб, спросила:

– Закурить вам сигарету?

– Я же немец, – ответил он. – Я не имею права курить, не сделав глоток кофе.

– Кофе давно готов…

– Дагмар, что вам говорил о нашей предстоящей работе Шелленберг?

По тому, как она удивленно на него посмотрела, он понял, что Шелленберг с ней не встречался.

– Кто вам сказал, что я должен был увидеться с вами? – помог он ей.

– Тот человек не представился…

– Он лысый, с сединой, левая часть лица порою дергается?

– Да, – ответила женщина. – Хотя, по-моему, я этого тоже не должна была говорить вам.

– Ни в коем случае. Пошли пить кофе. А потом поработаем, нет?

– В Швеции у меня была няня… Русская… Она мне рассказывала, что у них во время обряда крещения священник закатывал волос младенца в воск и бросал в серебряную купель. Если катышек не тонул, значит младенцу уготована долгая и счастливая жизнь… Ваша мама вам наверняка говорила, что ваш шарик не утонул, да?

– Я никогда не видел мамы, Дагмар.

– Бедненький… Как это, наверное, ужасно жить без мамы… А папа? Вы хорошо его помните?

– Да.

– Он женился второй раз?

– Нет.

– А кто же вам готовил обед?

– Папа прекрасно с этим справлялся. А потом и я научился. А после я разбогател и стал держать служанку.

– Молодую?

– Да.

– Ее звали Александрин? Саша?

– Нет. Так звали ту женщину, к которой я привязан.

– Вы говорили о ней сегодня ночью…

– Видимо, не только сегодня…

– Я на вас гадала… Поэтому, пожалуйста, не встречайтесь сегодня до вечера с человеком, у которого пронзительные маленькие глаза и черные волосы… Это король пик, и у него на вас зло.

Женщина ушла на кухню – аккуратную, отделанную деревом, – а Штирлиц, поднявшись, поглядел в окно, на пустую мертвую улицу и подумал: «Я – объект игры, это – точно. И я не могу понять, как она окончится. Я принял условия, предложенные мне Мюллером и Шелленбергом, и, видимо, я поступил правильно. Но я слишком для них мал, чтобы сейчас, в такие дни, они играли одного меня. Они очень умны, их комбинации отличает дальнобойность, а я не могу уразуметь, куда они намерены бить, из каких орудий и по кому именно. Мог ли я быть ими расшифрован? Не знаю. Но думаю, если бы они до конца высчитали меня, то не стали бы затевать долговременную операцию – бьет двенадцатый час, им отпущены минуты. Когда я пошел напролом с Шелленбергом, я верно ощутил единственно допустимую в тот миг манеру поведения. А если и это мое решение Шелленберг предусмотрел заранее? Но самое непонятное сокрыто в том, отчего имя Дагмар назвал Шелленберг, а предупреждал ее обо мне Мюллер? Вот в чем вопрос!..»

У Эйхмана действительно были пронзительные маленькие, запавшие глаза и иссиня-черные волосы на висках – вылитый король пик. К далеким взрывам – бомбили заводы в районе Веддинга – он прислушивался, чуть втягивая голову, словно бы кланялся невидимому, но очень важному собеседнику.