Кузя откашлялся и начал.

«Павловские» жили хорошо, в крепких избах, имели скотину и птицу. Хозяев своих почитали не по обязанности, а любили искренне. Да и было за что. Никогда Павловы ни крестьян, ни слуг не обижали. Кормили всех, одевали, учили, лечили, профессии давали.

Дворня и жители сел крепко любили своих благодетелей. Вот, например, барыня Мария Николаевна, жена барина Федора Ильича, любила откушать черносмородиновой настойки. Летом садилась в ротонде, читала книги Петра Боборыкина [2] и опрокидывала рюмочку за рюмочкой. Ко времени подачи вечернего чая хозяйка уже так хорошо откушала напитку, что горничная вела ее домой и укладывала спать. Если же грузная барыня не могла сама передвигаться, то девушка звала кучера Василия, местного богатыря. Тот поднимал многопудовую хозяйку и с величайшей осторожностью и почтением нес ее в опочивальню. Но никому не взбредало на ум обсмеять Марию Николаевну. Ее уважали за доброту, щедрость, ласковость нрава, заботу ко всем. Ну накушалась дама настойки, – так мы сами не без греха.

Федор Ильич супругу любил, подарками осыпал, ни в чем ей не отказывал. Свидетельством счастливого супружества стали двенадцать детей, которые – вот уж удивление! – все выжили. Доведя количество наследников до дюжины, барыня стала почивать отдельно. Мужу она сказала, что очень устала, хочет отдохнуть. Федор Ильич со своей второй половиной никогда не спорил, но, будучи даже в своих годах страстным мужчиной, никак не мог воздержаться от греховных дел, поэтому пошел к местному батюшке за советом. Что уж тот ему сказал, никому неведомо, но Федор Ильич поехал с Марией Николаевной на воды во Францию. Отправились Павловы в начале мая, вернулись в октябре. Спустя время барин стал весел, как чижик, помолодел – ну прямо гусар! Что же случи- лось?

Пока баре воду из источников пили, управляющий Макар привез мастеров, и те споро сделали подземный коридор прямо из опочивальни Федора к избушке, стоящей в деревне в одном дворе с домом священника. Федор Ильич получил от супруги благословение на свои мужские радости, но следовало избежать досужих разговоров. Приведут к нему в спальню румяную девку из села – вмиг слухи понесутся! Вот и придумал Павлов, как все устроить. Девушка, которая ему по душе пришлась, отправлялась в избенку, которая располагалась у церкви и служила складом для всякой утвари. Девица спускалась в подземную галерею, потом оказывалась в постели Федора Ильича. Все приличия соблюдены, барин открыто не грешит, а доброе имя девушки не запятнано, ведь ходила она не куда-нибудь, а на церковную территорию. Конечно, и законная жена, и дворня, и, наверное, батюшка все знали, но молчали, никаких разговоров не вели. Если девушка беременела, то ее живо выдавали замуж с богатым приданым. А Мария Николаевна становилась новорожденному крестной матерью, заботилась о ребенке, одевала, обувала, учила. И никто ни молодую женщину, ни ее законного супруга не осуждал. Но Павлов жену свою любить не перестал, подарками заваливал, баре часто вдвоем под ручку по парку гуляли, смеялись.

Федор Ильич скончался в девяносто лет, ушел тихо, во сне. Через несколько лет без страданий усопла и Мария Николаевна, она вечером причастилась, а утром не проснулась. Пошли нам Господь такую же кончину и любовь крепкую, как была у Федора Ильича и Марии Николаевны!

Кузя посмотрел на нас.

– Дом Павловых большевики не снесли. Почему? Наверное, руки не дошли. Здание просто тихо ветшало. В конце сороковых годов прошлого века его отреставрировали, пристроили два крыла, сделали там психоневрологический интернат. Он просуществовал до начала девяностых. Потом больных выселили, помещение пустовало. В конце концов его купили Каверины, сделали воспитательную гимназию. Здание, в котором сейчас мастерские, – единственное, которое осталось от усадьбы Павловых. Если верить плану, который я нашел в архиве, это часть большого особняка. В ней жил барин, там были его спальня, кабинет, курительная комната и гостиная, где он принимал наиболее близких людей. У барыни в распоряжении были другие помещения, они не сохранились.