– Знаешь, мам, – я отставила в сторону полупустую коробку хлопьев и посмотрела ей прямо в глаза. – Ты только не обижайся, ладно? Мне кажется, что ты – самая неудачливая преступница во всем чертовом штате. Может быть, уже хватит?

– Софи! – воскликнула она, и ее лицо вспыхнуло гневом. – Что за выражения ты позволяешь себе за столом?

Я тихо буркнула что-то едкое под нос, отхлебнула глоток несладкого чая из оранжевой чашки с головой жирафа (и кто вообще решил, что это – отличный подарок для девушки моего возраста?) и откинулась на спинку скрипучего стула.

– Те черные парни, с которыми ты путаешься, произносят такие слова, от которых покраснел бы сам дьявол. Неужели ты и им делаешь втык, мам?

Я заметила, как она засмущалась. Ее бледные щеки моментально залил ярко-розовый румянец – похожий на тот, что красовался на мордочках котят, украшающих мой угол на постерах над кроватью.

Она всегда тушевалась и обижалась, когда я упоминала о том, с кем она теперь водится. На самом деле, тот молодой черный парень, который иногда заходил к нам в дом, – как громко называла мама наш крохотный трейлер, был не так уж плох. (Если, конечно, не брать во внимание тот факт, что он постоянно норовил ухватить ее за задницу). Однажды он даже притащил мне огромного оранжевого пса.

Я знала, что мама с ним спит – это было заметно по тому, как они переглядывались и шушукались за моей спиной. Но, думаю, в этом не было ничего предосудительного. В конце концов, каждой взрослой женщине для счастья необходим здоровый и крепкий мужчина. Так не раз говорила моя школьная учительница – преподаватель географии. Правда, я очень сильно сомневаюсь в том, что у нее самой он имелся в наличии.

Тревор, так звали нового маминого бойфренда, вырос в бедной семье в черном квартале, а потому отлично знал о том, как и где можно быстро достать наличные. Именно он уговорил маму влиться в их небольшую компашку – белая женщина с изможденным видом и пересушенными светлыми волосами вызывала у окружающих куда больше доверия, чем татуированные черные парни.

– Софи, ты еще слишком мала, чтобы совать свой нос в подобные вещи, – она демонстративно скрестила под грудью тощие руки. – Марш в свою комнату!

– У меня нет своей комнаты, – равнодушно пожав плечами, ответила я. – По меньшей мере, уже лет десять.

– Значит, иди в свою постель! – повысив тон, категорично выпалила мама. – И как следует подумай о своем поведении, пока меня не будет!

Конечно, мама на меня не злилась. На самом деле, злилась она совершенно по другому поводу. Потому, что в своей прошлой жизни она пекла румяные пироги с тунцом на кухне красивого большого дома, а теперь была вынуждена кормить единственного ребенка просроченным дерьмом из подпольного магазина по сбыту некачественного товара.

Злилась, потому что не смогла остановить отца и отпустила его. Потому, что он погиб и потому, что теперь вместо его толстых мягких рук ее обнимали жилистые пальцы черного парня из гетто.

Она злилась потому, что у нас не было денег для того, чтобы купить мне новую пару кроссовок, хотя мои ступни успели настолько вырасти за прошедшее лето, что теперь пальцы ног, жалобно скукожившись, утыкались ногтями в затертую дочерна стельку.

Она была зла на все, что только угодно, но только не на меня. Поэтому я молча поднялась из-за стола, сделала пару шагов по узкому коридору и упала в свою кровать.

Квадрат крошечной кухни, в этом же помещении, за небольшой перегородкой – спальное место мамы, напротив – мое собственное. В конце трейлера уныло капал водой душ, а еще чуть дальше стыдливо прятался за покосившейся дверцей пожелтевший от времени унитаз. Так выглядел внутри наш новый дом, который я про себя нередко обзывала сараем. Вслух больше не решалась – после этих слов мама все время рыдала по ночам в подушку, думая, что я крепко сплю и не слышу ее.