«Все мы готовы оказывать следствию посильную помощь». Да уж, я в особенности.
Надо бы подпустить про рост русского национализма. Одна знакомая девочка про этот гребаный рост пишет. Я набрал девочку в поисковике и скопировал четыре абзаца. Надеюсь, она не обидится. Нет, не обидится. Она не обидчивая. Тогда еще абзацик, для ровного счета.
Я вздрогнул и обернулся. В дверях стояла Настя. Смеялась.
– Ты разговаривал сам с собой. А когда говорил по телефону, молчал.
– Любимая, если я молчал, значит, я не говорил по телефону.
– Говорил.
– Это был Жженый.
– Чего ему надо?
– Его звали Ашот Гркчян.
– Кого? – Настя снова засмеялась.
– Того, с чердака.
– И что?
Вся эта история, по-моему, ее совершенно не волновала. Мне стало не по себе. Нельзя быть такой… Какой? Бездушной? Почему, собственно, нельзя? Меня эта история тоже не волнует. Меня волнует Жженый.
– Ничего, – говорю, – просто Жженый позвонил и сказал, что его звали Ашот Гркчян.
– Ты дописал статью?
– Да.
Она уселась мне на колени.
– Какой ты у меня классный.
Это еще что за телячьи нежности? Терпеть не могу нежности. Если так пойдет дальше, я стану солнышком или зайчиком.
Не дури, парень, тебе нравится. Признайся, мудила, тебе нравится.
Я отнес ее в спальню.
Мы упали в кровать. Мы в нее зарылись.
– Не надо, – сказала Настя.
Сначала я неправильно ее понял, потом правильно. Это – как скажете. Это с удовольствием. Терпеть не могу презервативы. С детства. Ну не с детства – лет с шестнадцати…
Теперь она ушла в душ, а я лежал и курил. Я засыпал. Надо бы потушить сигарету.
Я встретил его на улице.
– Ты куда? – спрашиваю.
– На Васильевский.
– Умирать?
Мы смеялись. Курили и смеялись.
– Мы теперь всегда будем вместе. Где ты, там и я.
– Не пзди, – говорю, – Ашот. Это из Булгакова. Ты не мог читать Булгакова.
Я проснулся. Окурок прожег пододеяльник. Выходит, пододеяльник теперь жженый. Не хочу спать на жженом. Нет, под жженым. Достаточно, давай-ка лучше просыпайся.
Настя сидела у компьютера, подперев голову ладошками.
– Я вставила тебе одно предложение.
– Хорошо, что не два.
– Слушай.
Хорошо поставленным дикторским голосом Настя прочитала:
– Милицейский протокол зафиксировал: «На месте преступления обнаружены фрагменты черепа бритой формы, что дает возможность предполагать причастность к убийству одной из молодежных группировок типа „СКИНХЕД“».
Я засмеялся.
– У тебя осталось покурить?
– Да.
– Я тебя люблю.
– Сохранить мою правку?
– Обязательно.
VII
Мне надо было зайти в редакцию. За мной увязалась Настя.
Под странным предлогом:
– Хочу увидеть настоящих журналистов.
– Меня тебе мало?
– Ты не настоящий, – сказала Настя. – И не журналист.
Она права. Удивительная женщина. Ведь просто мелет языком. Вроде бы генератор случайных слов, а каждый раз попадает в точку.
Да ты, похоже, влюбился. Не иначе как.
На крыльце курил Пожрацкий. Это лишнее. Настя, конечно, не барышня-смолянка, так ведь от речей Пожрацкого даже у профессиональной шлюхи уши завянут. Гаврила, видимо, почувствовал, что нужно сменить амплуа.
– Не поверишь, старик, все утро думаю о добре и зле.
– Не поверишь, я тоже.
– Тебе-то зачем? Ты не способен творить зло.
– Как знать, – говорю. – Хотя, пожалуй, ты прав. Я делаю подлости без удовольствия, а это, если верить Довлатову, первый признак порядочного человека.
– Он же и последний.
Пожрацкий пошлейшим образом выдыхал дым колечками. Он был похож на утку.
– И что ты надумал за целое утро?
– Слушайте, – сказал Пожрацкий.
Он как будто впервые заметил Настю. До этого на нее даже не взглянул. Странно, на него не похоже.