Наконец, вверху всей этой «денежной» пирамиды находятся государства с их центральными банками, кредитно-денежной политикой, внешними и внутренними долгами, реинвестированными «фондами» и «резервами», эмиссиями национальных валют, валютными коридорами, социальными обязательствами, ГИФами и инвестициями в инфраструктурные проекты, военными бюджетами, инфляцией и формально-математически рассчитываемым ВВП – то есть представляют собой самые большие информационные пузыри, которые, так же как и мы с вами, простые граждане, находятся во взаимном сговоре. Причем именно государства и являются тем центром (центрами), который санкционирует и одновременно скрывает всеобщий самообман и гарантирует ничем не обеспеченный долг, захватывающий и мультиплицирующий будущие периоды – то есть фатально приумножающуюся инфляцию денег как таковых. В конечном итоге, хотя в обиходе мы и продолжаем пользоваться деньгами (как если бы они были таковыми), эти «деньги» из нашего обихода составляют лишь самую незначительную часть того, что считается деньгами – теми самыми, играющими друг с другом в математику «коэффициентами ситуаций». В общем, всё это один большой, точнее, даже не большой… Гигантский долг.

Но отставим чуть в сторону этот финансово-математический шабаш и вспомним о любимом Марксом товаре – «труде» нашем… Согласно основателю учения своего имени, труд в виде рабочей силы приобретался некогда капиталистом с тем расчетом, чтобы впоследствии получить с его помощью и присвоить себе возникшую «прибавочную стоимость». Однако же в ситуации, когда вся экономика производств определяется заемными средствами, реинвестированными в производство, а фактический доход работника – в значительной степени теми заемными средствами, который он получил в кредитных организациях, будучи просто трудоустроенным, считать его «рабочей силой» в прежнем понимании этого слова невозможно. Даже если «прибавочная стоимость» на каких-то производствах, по бумагам, и возникает, она полностью перекрывается фиктивной денежной массой совокупного долга, циркулирующей в обороте тех же предприятий. То есть при всем желании здесь нет никакого выхода ни в какую соотнесенную фактичность, а значит, и нет границ для инфляционной экспансии.

Думаю, что всё это объясняет, почему в 2008 году надо было читать не Маркса с Энгельсом, а Бодрийяра с Фукуямой. Обратимся к ним…

Жана Бодрийяра упрекают в парадоксальности и даже антинаучности взглядов, ведь концы с концами в его теориях, вроде бы как, не сходятся, причем драматически. Но именно в этом несхождении и состоит реальность, которую он описывает, – реальность «симуляции» и «симулякров». Здесь действительно одно с другим «не бьется» никак, но это именно тот самый случай, когда следует воскликнуть старорусское: «Неча на зеркало пенять, коли…». При всей своей странности эта бодрийяровская формула несхождения, а точнее даже – радикального расхождения теоретических концов, – и есть модель современной экономики «Капитала 2.0» (остается только удивляться гению Бодрийяра, описавшему эту реальность еще в 1972 году – то есть задолго до появления основных симптомов болезни): фактически речь идет о полной трансформации самой сути товара, что не позволяет думать о нем в прежней логике «обмена», «стоимости» и т. д.

С другой стороны, можно было бы, наверное, усомниться и даже возмутиться – мол, если реальность в действительности такова, то как вообще всё это расхлябанное безобразие держится на плаву? И именно на этот вопрос отвечает заряженный парадоксальным, хотя и объяснимым, американским оптимизмом Фрэнсис Фукуяма (объяснимым – потому что американским): всё дело в «доверии». К сожалению, политэкономическому таланту Фукуямы не хватает геополитической смелости – его исследования всегда тяготеют к региональности, а потому разрабатываемые им концепции вроде как касаются отдельно взятых сообществ внутри глобальной системы, а не системы как таковой. Однако если экстраполировать логику его политэкономии (а именно так он себя и рекомендует – как политэкономиста) с экономической системы на финансовую (тут, при всей странности этой формулировки, именно так и следует говорить), то ответ на вопрос о ржавом гвозде, на котором «всё держится», именно таков –