Предлагаемое читателю эссе не является автобиографическим очерком и не представляет собой произведение художественного жанра. Однако известная доля вымысла на основе обобщения реальных фактов, случавшихся в жизни автора, позволяет отнести жанр данного произведения к «терапии и творческим самовыражениям». Идея этой методики разработана известным профессором психотерапии Марком Евгеньевичем Бурно и описана во многих его работах. Напомню суть метода. По мнению автора, задача не состоит в профессиональном становлении врача как художника, так как «современный психотерапевт не является искусствоведом, художником, музыкантом и т. п., а лишь профессионально пользуется духовными и культурными ценностями, не оставаясь равнодушными к ним, от чего еще больше воспитывается его личность» [2, с. 7]. Но только так «можно послать другому человеку в сущности духовный кусочек себя». Желая духовного сопричастия, свойственного искусству, пишущий пользуется эффектом «личностного присутствия», отмеченным в «тетрадях» выдающегося режиссера Андрея Александровича Гончарова [3]. Эмпатия и сопереживание могут быть поняты читателем, и тогда он, будучи сопричастным к сказанному, приобщится к терапии творческим самовыражением.

Но мне прежде всего хотелось поделиться с читателем творческим общением с выдающимися земляками – Федором Семеновичем Богородским и Борисом Федоровичем Ломовым. Их творчество требует отдельного профессионального разбора, но эта цель перед автором не стояла. Подчеркнем только отдельные творческие и педагогические приемы, которые они пропагандировали и которые необходимо анализировать в будущем. Например, такие, казалось бы, акмеологические условия, которые способствуют развитию художника и целостности его видения мира. Они умели показать ученику излишнюю дистанцированность, мелочную погоню художника за красивостью в ущерб целостности восприятия. Они были людьми очень страстными. ФСБ с нетерпимостью относился к ветрености, пустоте и отсутствию творческой мотивации у художника, неоднократно повторяя слова польского писателя-антифашиста: «С ведома равнодушия приходит фашизм». А Ломов с 17 лет увлекался игрой в студии Академического театра. Я сам общался с ним на этой ниве, когда в 14 лет пробовался на роль Пушкина в Театре юного зрителя. Когда же репетиции проходили в Большом драматическом театре им. Горького, то тюзовский режиссер В.Л. Витальев пробовал Бориса Федоровича на роль царя. Когда в Драматическом театре появился замечательный актер

В.Я.Самойлов, он эту роль исполнил весьма профессионально, но обаяние Ломова, его прекрасные сценические и голосовые данные позволили главному режиссеру Николаю Александровичу Покровскому перевести его на роль Бенкендорфа. Все удавалось ему с легкостью и творческим вдохновением.

Мне, конечно, повезло, потому что ФСБ не всех брал с собой на пленэр, и выбор совершался не только из-за выдающихся качеств студийцев. Общаясь с ФСБ, я испытал один из его воспитательных приемов на себе. Как-то я излишне залюбовался водной гладью озера. Я ожидал похвалы мастера за то, что так живописно выписал кусочки леса и озеро вокруг неживописной женщины с веслом. «Умей видеть детали, – сказал мне ФСБ, – А то из-за деревьев леса не увидел. В рисунке есть отдельные красоты, но не увлекайся красивостью. Помнишь, Маяковский с иронией говорил, что в Большом театре нам тоже делают красиво. Картина же должна обладать целостностью, тем, что на языке психологов называется гештальтом».

За этим наставлением последовала действенная акция. Он обратился к Ломову, преподававшему черчение в школе, и заставил меня ходить на эти уроки. Ломов научил меня любить чистоту белого листа, красоту прямой линии. Во всяком случае, как мне казалось, он продолжал выбивать из меня излишнюю красивость и приучил добиваться истинной и серьезной красоты. Учитель не отбивал у меня охоты срисовывать какие-то фрагменты из книг и с картин, хотя некоторых учеников ругал именно за это. Он поддерживал меня и как директор школы, и как наш преподаватель черчения, и как психолог. Он даже вывесил мою акварель «Опять двойка» в холле школы. Многократное видение ее мне опостылело, и я запросился на пленэр к ФСБ. Так, периодически меняя жанры, мои учителя «бросали» меня то на крепостные камни нижегородского Кремля, то на Окские заливы, то по шаляпинским местам и горьковским ночлежкам.