Самый главный символ христианства показывает это достаточно отчетливо. Буквально повсюду Христос изображается как страдалец и мученик на кресте. Но ведь определяющим является не то, что Христос умер, как смертный человек. Главное, что затем Он воскрес. Если это не так, то почему мы празднуем Его воскресение? Однако церковь акцентирует внимание паствы на другом. Во всех символах, изображениях и речах на переднем плане неизменно стоит смерть. Возвращение к Отцу Небесному играет огромную роль в религии, особенно для мистиков (возьмем, к примеру, англичанина Уильяма Блейка[14]), которые видят Христа как сияющего избавителя, парящего над всем миром. В церквях же повсюду доминирует земная тяжесть, не оставляя небесной легкости ни малейшего шанса. И это ведет к смерти вместо воскресения и новой жизни.

Добавьте к этому отрицание эротики и сексуальности, что чрезвычайно обедняет любовь и человеческие отношения. Отказываясь от чувственности, церковь, в первую очередь католическая, отвергает самый короткий путь к восторгу, экстазу и парящей легкости. Большинству верующих это уже давно не нравится. Да и что же такого особенно христианского в отказе от эротики? Многие священнослужители тоже понимают нелепость ситуации, но по-прежнему не находят в себе сил освободиться от гнета традиций.

Хотя, казалось бы, кто, как не священник, в первую очередь должен стремиться к парящей легкости бытия? Говоря так, я вовсе не отвергаю их существование, ведь нет ничего прекраснее, чем служение людям и распространение среди них Благой Вести. И подлинно восприняв ее, мы ощутили бы приход в нашу жизнь легкости парения и свободы.

Церковь привносит в нашу жизнь чрезмерное «заземление», которое лишает нас возможности ощутить состояние единства. Эзотерике же, наоборот, часто не хватает твердой почвы под ногами.

Примирение с Матерью-Землей и собственной земной натурой – то условие, при котором можно безопасно отдаваться легкости парения. Лыжник, прыгающий с трамплина, должен уметь приземляться. Тот, кто желает присоединиться к ангелам, нуждается в твердой почве под ногами. Только в этом случае он, воспарив в небесную высь, сумеет вернуться на землю; иначе слишком велик риск затеряться в сияющих просторах.

Серфингисты, дельтапланеристы и прочие экстремалы стремятся к одному и тому же чувству – внутренней свободе, которой они пытаются достигнуть, бросая вызов стихиям. Земля нужна лишь для того, чтобы вернуться. Но не дай им Бог случайно наткнуться на мель! Роскошное парение будет прервано сокрушительным образом. Для дельтапланериста неожиданное падение означает ужасный конец его легкого и свободного полета. Но искатели парящей легкости не были бы собой, если бы страшились подобных опасностей. Слишком настойчиво манят даль и необъятные воздушные просторы, особенно в сравнении с земной обыденностью. И даже смерть, покрытая вечной тайной, кажется закономерным продолжением бесконечной легкости бытия. Всем, кто ищет свободы в стихиях Воды или Воздуха, подобно дельтапланеристам или любителям парашютного спорта, следует заново подружиться с Землей. Их стремление связано с неземными ощущениями, и оттого возвращение к повседневности неизбежно разочаровывает.

Когда стихия Огня трансформируется в энергию Кундалини, например, при связанном дыхании, то обе мужских стихии, Воздух и Огонь, устремляются к легкости. В то же самое время женские стихии Воды и Земли действуют в роли, если можно так выразиться, своеобразного якоря, удерживающего человека в равновесии. Не менее символично воодушевление воспламененного сердца и легкость мыслей, которые уносят нас прочь, в то время как земное притяжение удерживает тело на Земле. Текучая стихия Воды играет связующую роль, естественную для ее сущности. Там, где четыре стихии приходят в равновесие, мы ощущаем гармонию и можем доверяться каждой из них. Лететь на крыльях Ветра дыхания, с Огнем воодушевления претворять в жизнь свои мечты, уплывать в оберегающем нас потоке чувства-Воды и обретаться в довольстве и спокойствии на твердой, надежной Земле.