– Отметьте командировочку, Марта Порфирьевна, – медовым голосом попросил я, сдерживая просящуюся на язык кличку: Ехидна Змеевна.

Утопил я бы её в том меду, если бы мог.

Пока я не узнал, чем она занимается и не поставил себе ПАПАБАЯУ (см. выше) – по большому блату, между прочим, и за большие деньги – она успела сделать мне одну гадость. И, может быть, если бы не она, я бы сейчас… Но не будем о грустном.

– Уезжаете? – не менее сахарно (но сахар-то с «Бораксом»!) ответствовала она. – Вы бы водички живой мне в сказках прихватили, Иван Александрович…

– Непременно, – пообещал я, – как только начну источник инспектировать, так и наберу баночку. Или фляжечку.

Она отметила мне командировку, и я вышел, бормоча себе под нос, чтобы не услышала:

– Водички тебе живой… мёртвой бы тебе водички!

Но бормотание моё явилось прежде всего результатом плохого настроения, возникшего, опять же, по причине общения с Мартой Порфирьевной; а также результатом речевого автоматизма в изыскивании филологических антонимов (живая – мёртвая).

Что касается сути дела, то я знал: мёртвая водичка её не возьмёт. Был случай… Может, моё нынешнее плохое настроение как раз оттуда. Вспомнил, что не получилось, вот и мучаюсь до сих пор. И не я один.

Стол ей менять пришлось: она ж принялась протираться над ним. Смоченным водичкой тампоном. Несколько капель упало, стол и рассыпался в труху. А ей хоть бы что!

Но я абсолютно ни при чём: она студента-стажёра попросила живой водички привезти. А тот, поскольку ничего в воде не смыслил, попросил Эрлова. А Эрлов сам на Малютову большой зуб имел. Правда, я рядом стоял, но промолчал: не меня же студент спросил, где живая вода? Эрлов сам ему налил, когда узнал, для кого тот старается.

Нет, во избежание несчастных случаев я студента предупредил, чтобы он никому больше воды не давал, и сам бы не пользовался. Мол, до достижения двадцати одного года живой водичкой пользоваться нельзя. Это раз. А во-вторых, её взбалтывать нельзя, поэтому бутылка под самую пробку налита.

Это я подстраховался, чтобы студент себе не отлил. Эрлову подсказал: «Полней наливай, не жалей!». Помню, студент ещё спросил:

– Что, взорвётся, как нитроглицерин?

На что я ответил:

– Во-во, как нитроглицерин… он самый.

Ну до чего нынче студент грамотный пошёл! Нитроглицерин он знает! Это в каких же сказках нитроглицерин применяется?

Малютову бы в Инспекторы! И по самым страшным сказкам, с плохими концами. После её инспекции они бы сразу превратились в анекдоты.

Я зашёл к Глюданову – покормить золотых рыбок. Он просил меня это делать в его отсутствие. Сам он был на курсах повышения. Неясно, правда, чего… Но я уже говорил, что не люблю сплетен.

Глюданов уверял, что рыбки настоящие золотые. Но, по-моему, рыбки обыкновенные аквариумные, совсем не говорящие. Обычные карасиные родственницы.

Во всяком случае, со мной они никогда не разговаривали. Наверное, общих тем не могли найти: гастрономические-то их явно не интересовали, скорее наоборот.

И вдруг сегодня одна, неожиданно для меня, едва я вошёл, всплыла на поверхность и – сослепу или специально, – высунувшись из воды, пробормотала: «Чего тебе надобно, старче, уж седьмой раз приходишь…», но, разглядев, кто пришёл, испуганно ойкнула и забилась под водоросли.

Остальные насторожённо выглядывали из-за камней, растений и похабного пластмассового убожества – карикатуры на средневековый замок, до которых Глюданов «склонялся сердцем», по его выражению.

Правильно попрятались! Будь моя воля, я бы всех пожарил! Почему? Да потому, что расхолаживают они людей. Вместо того, чтобы работать как следует, все ждут: кто бы их желания выполнил?