Смотреть на него было больно и до поселения лягушки. Я постоянно думал, заходя сюда: неужели никого не найдётся, кто бы захотел им заняться? То есть вымыть, почистить, сменить воду. Но смельчаков не находилось.

А однажды я услышал из графина звонкое лягушачье кваканье, заинтересовался и подошёл поближе. Так и познакомились: лягушка сразу признала меня за своего. Неужели я похож?

Поселил её сюда кто специально, или она случайно набрела на графин, или же тут каким-нибудь другим, сказочным образом, я не знал. И никто из канцеляристов – тоже. Они вообще к окну не подходили, предпочитая смотреть телевизор, читать бульварную литературу да играть на компьютерах.

Никого новое явление в графине не заинтересовало, потому и рассказать мне о предыдущей судьбе лягушки не смогли. Или не захотели.

А я стал регулярно заносить ей мух – отчасти из жалости к живому существу, попавшему в непривычные обстоятельства, а отчасти и с тайной надеждой, что когда-нибудь она-таки превратится в царевну, а тогда и припомнит то добро, что я ей сделал. Это людям свойственно добра не помнить, а животные бывают очень благодарны – вспомните хотя бы золотую рыбку, или Емелину щуку. Что им мешало махнуть хвостом, да и уйти на глубину? Ничто. Разве что совесть…

По временам лягушка вылезала из воды и усаживалась на горлышко графина – оглядеться по сторонам и погреться под мягкими лучами люминесцентных ламп.

Порой ей перепадало и солнышко из окна, особенно в день генеральной уборки, когда со стёкол сметали паутину.

Хотя мыть окна никогда не мыли – во всяком случае, на моей памяти. Поэтому иногда я жалел, что у нас нет отдела азбук или букварей с сакраментальной фразой: «Мама мыла раму…» Может, у кого-нибудь бы совесть проснулась. Но неизвестно, как бы её поняли. А то раму бы вымыли, а стёкла – нет. Есть анекдот: дал директор ученику задание окна выкрасить, а тот стёкла выкрасил и спрашивает: рамы тоже красить?

Каждый понимает в меру своего разумения. Или из желания понять.

Правда, один луч света падал на графин постоянно. Тоненький-тоненький, словно лазерный. Он исходил из единственного протёртого на стекле пятнышка.

Его проделала муха, невесть как и когда залетевшая в канцелярию. Она не сдохла, как делают все нормальные мухи в неподходящих условиях, а приспособилась и выжила.

Всё свободное время – когда не кормилась и не спала, – она билась в окно, причём в одно и то же место, будто намереваясь в конце концов продырявить стекло и вылететь наружу.

Однако дыры она пока не пробила, но пыль крылышками смахивала регулярно, и тем счастливила лягушку. А сама, выбившись из сил, сидела возле светового пятна, тоскливыми фасеточными глазами рассматривая свободный мир за окном.

Но, может, муха специально старалась? Так сказать, из чувства противоречия: мол, вы, лягушки, нас едите, а я тебе радость устрою…

Разумеется, это исключительно мои домыслы, попытка одушевления фауны. На самом деле ни лягушка, ни муха сказочными не являлись, были самыми обычными.

Но, несомненно, муха могла доводиться дальней родственницей Мухе-Цокотухе, хотя документов у неё никто не спрашивал.

Чаще всего лягушка просто сидела и скучала, иногда поглядывая по сторонам, надувая для разнообразия горлышко и негромко поквакивая. И тогда я всматривался: не появилась ли у неё на голове золотая корона?

Вот и сегодня, покормив лягушку и посмотрев ей на голову, я машинально притронулся к своей макушке: не появилась ли случайно корона и там?

Это действие пробудило воспоминание об утреннем событии, и я принялся размышлять: кто мог подбросить утром под дверь моей квартиры пузырёк с этикеткой «Средство для ращения волос»? Наверное, Нинуля. Ах, эта Нинуля! Нина-Нинуля! Всё равно я на ней не женюсь, несмотря на пузырёк, а может, именно из-за пузырька. Да и не только из-за него – замучает заботливостью: «Тёплые носки надел? А платок носовой взял? А подштанники пододел?» Фу!