Deilephila Elpenor,

Laothoe populi,

Gipsy Moth,

Biston Betularia Carbonaria.

Совки, бражники, пестрянки – Икеру удалось идентифицировать даже бабочку «мертвая голова» (Acherontia Atropos), не опознанных не осталось.

Почти не осталось.

Ускользнула лишь одна, не найденная в семисотстраничном атласе, но именно она беспокоит Икера больше всего. Намного уступающая в размерах «мертвой голове» и не несущая на теле стилизованное изображение человеческого черепа, она тем не менее выглядит пугающе. Не сама по себе – как персонаж сна или (что будет точнее) – как вестник. Единственная из всего затылочного сообщества, кто воспроизводит звук. И этот звук – не шелест крыльев, и не язык, на котором бабочки общаются между собой.

Шепот.

Слишком невнятный, чтобы понять его. И слишком назойливый, чтобы вот так запросто от него отмахнуться. И нельзя упрекнуть Икера в том, что он пытается отмахнуться от шепота, совсем напротив: он напрягает все силы, чтобы услышать. Но ничего путного из стараний Икера не выходит, и ему остается лишь ждать очередного прихода сна: в надежде, что шепот перерастет во что-то более существенное.

В послание.

В призыв, в подсказку, или хотя бы – в вопрос. Который Икер должен был задать кому-то из жителей Брюгге, но так и не задал.

Еще Икер надеется услышать имя. То самое, которое Альваро хотел сообщить ему накануне отъезда. Хорошо бы, чтобы в комплекте с именем шло что-то еще (длительность шепота как раз и предполагает «что-то еще»), но все ожидания в конечном итоге оказываются напрасными. В тот самый момент, когда доминирующая над всей колонией бабочка (вместе с затылком Альваро-утки) приближается настолько, что шепот распадается на отдельные слова —

все обрывается.

И Икер выныривает из сна в холодном поту с одной лишь мыслью: чтобы чертово насекомое никогда больше не возвращалось. Правда, как только пот высыхает, он снова жаждет встречи с бабочкой, с шепотом. Только потому, что любит ясность. И точку в конце любой истории, хотя бы это и был бланк полицейского протокола.

…Почему воспоминания об Альваро Репольесе вдруг нахлынули на инспектора Субисаррету именно здесь, на пороге номера в «Пунта Монпас»? Они уместились в очень короткий временной промежуток между уходом Лауры и прибытием бригады судмедэкспертов во главе с энтомологом Иераем. А это заняло не больше двух-трех минут.

Правда, сюда стоило приплюсовать еще с десяток: все то время, пока Иерай колдовал над телом, а фотограф из управления делал снимки. Икер, подпирающий дверной косяк, не слишком-то следил за происходящим, погруженный в свои собственные мысли. Из оцепенения его вывел легкий свист и последовавшее за этим восклицание Иерая:

– Любопытно!..

– Что там еще? – спросил Икер.

– Подойди-ка сюда. Ты уже видел это? – Иерай, склонив голову набок, рассматривал сквозь лупу пролом на затылке убитого.

– Рану?

– То, что в ране.

Порывшись в своей видавшей виды сумке, Иерай извлек на свет божий пинцет и, поковырявшись им в проеме, вынул нечто крошечное и, бесформенное: то ли кусок хорошо спрессованного волокна, то ли обломок кости… Впрочем, нет, это явно была не кость.

Инспектор знал это. Знание открылось ему, стоило только предмету, вытащенному из раны, оказаться на кончике пинцета. Или – за секунду до этого. И ничего хорошего это знание не несло.

– Что это? – на всякий случай переспросил Икер. И не узнал своего голоса – таким тихим и слабым он оказался. Каждое слово будто покрыто испариной, они едва держатся на ногах, липнут друг к другу, чтобы не упасть: