Вообще, Элис считала его историю довольно забавной. Как потомственный военный инженер Хиггинс несколько лет отработал на британскую службу разведки, прежде чем однажды утром обнаружил в себе ярого пацифиста. Ирландская кровь немедленно возжелала революционных перемен, и форменная стрижка сменилась на бесформенные светло-рыжие лохмы, а строгий и вынужденно скупой на слова офицер неожиданно обнаружил себя восхитительным лектором. Хиггинс был очень хорош. Он стремился передать знания с той же страстью, с какой в своё время жаждал воцарения мира. И Элис искренне считала, что таких преподавателей больше нет. Живая речь и фанатичная увлечённость предметом завораживали настолько, что спустя всего пару лекций к профессору выстроилась очередь из желающих писать под его началом выпускную работу. Но вечно занятый Хиггинс выбрал только двоих. И как же была удивлена Элис, когда из десятков не менее талантливых однокурсников, он указал именно на неё. Ну и на Джошуа. Но у этих двух мужчин была совершенно особенная атмосфера с запахом канифоли, припоя и горячего пластика. Фанатики текстолита, они точно втайне принесли клятву верности на справочнике номенклатуры резисторов.

И потому совершенно неудивительно, что однажды обсуждение технологических новинок привело этих двух в клуб дядюшки Клауса, где и обнаружила их Элис. Студент и преподаватель умудрились напиться до состояния полной потери сигнала между мозгом и двигательным центром. Точнее, в таком состоянии был Джошуа. Профессор Хиггинс, имея знаменитую родовую ирландскую печень, оказался чуть более вменяем. Он ещё умудрился просветить Элис, что её чернокожий приятель оплакивал расставание с очередным бойфрендом, после чего отрубился прямо за столом. Очнулся дражайший руководитель уже в их квартире на крошечном диване, мучаясь дикой головной болью, стыдом и любопытством. Именно в тот вечер профессор стал вторым человеком, поверенным в секрет О’Нили. Не то чтобы друг детства скрывал свою ориентацию, нет. Просто не считал нужным орать об этом на каждом углу. После этого случая Хиггинс часто присоединялся к компании, состоящей из Элис, Джо и коллеги по «Вальхалле» – Триши. Он же привёл к ним аспирантку Генри Кёлль – единственное живое существо, кто мог навести порядок в совершенно беспорядочных бумагах занятого профессора. Все вместе они играли в покер, ходили на концерты и несколько раз устроили тур в Монополию.

Так что в этот день, как и в сотню других раньше, Элис открыла тяжёлую деревянную дверь, что вела в лабораторию профессора, и, преисполненная радостным предвкушением встречи, шагнула вперёд. В конце кишкообразного, заставленного компьютерами и разномастными стульями помещения притаился кабинет Хиггинса. И здесь, как всегда, всё было по-старому: валялись неопознанные микросхемы, пучки перепутанных проводов, а столы покрывали множественные пятна от кислотных растворителей. С тайным душевным трепетом Элис вдохнула запах канифоли и раскалённого металла, что круглогодично витал в местной аудитории и теперь плотно ассоциировался с научным руководителем. Тот, кстати, нашёлся за одним из специальных вытяжных стендов, склонённый над очередной печатной платой.

– Добрый день, профессор. – Она лучезарно улыбнулась.

– А, Элис! – Хиггинс устало потянулся. Кажется, его бледное лицо за лето так ни разу и не увидело солнца. Он растянул губы в улыбке и снова сгорбился над столом, вооружившись паяльником с каким-то хитроумным жалом. – Рад тебя видеть. Ну, как начался семестр?