Никто из офицеров ничего не сказал, в шатре было тихо, несмотря на подвывающий снаружи ветер, который трепал ещё и стены шатра. Офицеры были серьёзны и внимательны. Шутка ли, большая битва. Многие из офицеров были молоды, и далеко не все из них имели опыт в подобных делах; генерал продолжил:

– Капитан Лаубе, сколько у вас людей? – это был как раз молодой офицер, вышедший из «стариков», из роты Рене. Кристиан Лаубе был грамотен и расторопен, и главное, сам Бертье назначал его первым сержантом своей роты за исключительную храбрость. Сейчас он проживал у Волкова в Эшбахте, и это было его первое дело в звании капитана. Рене за него ручался, что он не подведёт на капитанской должности.

– Двести шесть человек при семи сержантах и одном ротмистре, – бодро отвечал капитан. – Все люди наши, из Эшбахта, половина при полном доспехе или при трёх четвертях. То всё старые солдаты. Молодые тоже неплохи.

– А что за ротмистр у вас?

– Нейман, он новый. Полковник Брюнхвальд только что его нанял за рекой. Но он оказался неплох в походе, учить ничему не пришлось, а как в бою он будет… пока не знаю.

– Ладно, в общем, в баталию вы не встаёте, стройтесь позади баталии, в две колонны по шесть. Одна колонна ваша, другая этого Неймана. Кавалерии нам не дали, так будете моим маневренным резервом. Заодно и охраной штандарта.

– Да, господин генерал, – капитану, видно, польстило такое ответственное и привилегированное поручение.

– Полковник Роха!

– Слушаю, генерал.

– Маршал просил передать на правый фланг шестьдесят мушкетёров и сотню аркебузиров.

Спокойный и даже почти сонный полковник Игнасио Роха по прозвищу Скарафаджо оживился, затряс своей бородищей:

– А не жирно будет этому маршалу?

Конечно, он не хотел отдавать своих людей другому офицеру. Его можно было понять, но Волков настоял:

– Я обещал, полковник.

– Ладно, – Роха поводил своей деревяшкой по ковру и сказал нехотя: – отправлю ему сотню людей.

– Роха, – генерал продолжал требовать, – маршал просил две сотни, я и так выторговал у него четыре десятка. Отправь шестьдесят мушкетёров и сотню аркебузиров в распоряжение генерала фон Эссена на правый фланг.

– Как прикажете, – буркнул полковник. И снова поскрёб своей деревяшкой, замещающей ему ногу, по ковру.

Дальше было от офицеров несколько вопросов, но то вопросы были мелкие, и он решил их быстро. В общем, всем всё было ясно. Когда офицеры покинули его палатку, денщики подали ему еду: остатки петуха и жаренную с луком кровяную колбасу, тёмного, простого, но свежего хлеба. Подали к колбасе пива. Пиво было дурное, видно, какой-то мужик из соседних домов его варил неумело, но барон выпил всю кружку до дна. Ел он молча, даже не глядя на молодых господ. Фон Флюген и фон Готт, под надзором Хенрика, доставали из оружейного ящика доспехи, стёганки, шоссы, свежую рубаху. Они раскладывали одежду на его кресло, латы на полу возле. Делали всё почти молча, с редким для этих недорослей благоговением.

Они готовили к битве того, кто станет под знаменем, того, на кого будут оборачиваться солдаты в трудную минуту, того, чьи решения будут определять, жить кому-то или умереть.

Всё доев, он обмыл руки и пошёл к табурету, на котором сидел, когда его облачали.

– Господин генерал, – Хенрик поднял и показал ему две кольчуги – одна лёгкая, из тонких колец и с укороченными рукавами, вторая тяжёлая, очень крепкая. – Какую предпочитаете?

Волков указал на тяжёлую кольчугу и добавил:

– Вы, господа, тоже ничем не пренебрегайте. Дело нам предстоит непростое.

Господа стали его одевать. И уже вскоре он был готов, Хенрик сам помог ему перепоясаться мечом. Сидели латы плотно, госпожа Ланге ему уже замечала, что он раздался в боках, а барон всё не верил. Теперь же, с самыми толстыми стёганками и тяжёлой кольчугой, барон заметил, что движения его не так свободны, как прежде.