Руки его начали сближаться. Он с великим трудом заставил себя скакать, как будто не слышит ее молчаливого плача. Кожа горела как в огне, так хотелось прижать ее к груди, погладить по голове, успокоить.

Скорее бы Киев, взмолился он. Никогда не жаждал так очутиться в городе. Сдать ее князю Олегу, пусть сам расхлебывает. А она наконец-то убедится, что Киев – не такое уж и кровавое место. И что там вовсе не враги.

Он вспомнил ее лицо, ее глаза. Да, ей долго не придется ждать, когда кто-то возьмет ее в жены. Отбоя не будет! Возьмут и будут счастливы. Даже не ради ее земель, а ради ее самой. И каждый вечер она будет кому-то снимать сапоги, стелить постель…

Он скривился и сам не понял, почему одна только мысль, что она станет чьей-то женой, подняла волосы на затылке, а по коже пробежали мерзкие пупырышки, будто после ядовитой многоножки. Да, она приживется в Киеве, потому что назад дороги не будет. Он сам отрезал ей все дороги.

– Плачь, – сказал он сочувствующе, – плачь сейчас. Мне мама говорила, что лучше выплакаться сразу.

Ее голос был едва слышен:

– Кто сказал, что я плачу?

– Мне показалось.

– Пусть не кажется… Женщины нашего племени не плачут в руках врага. Княгиня не будет плакать тем более.

Он чувствовал, как она глубоко вздохнула, стараясь выровнять дыхание и прекратить тихий безнадежный плач. Она враг, беспощадный враг, но он чувствовал уважение к ее стойкости. Если бы родилась мужчиной, она бы водила дружины в походы. Возможно, сама бы огнем и мечом соединяла племена в одно крепкое государство.

– Скоро Киев, – сказал он. – Ты увидишь другую жизнь.

Ее голос стал тверже, он почувствовал в нем мощь, словно она вложила в него всю жизнь:

– Сварог, взгляни на землю!.. Перун, мой бог, я ли не приносила тебе кровавые жертвы? Меня хотят отдать под власть коварного пришельца из-за моря, ненавистного князя русов Олега! Помоги, а я клянусь, что не успокоюсь, пока не убью и не брошу собакам его кровавого пса – Ингвара Северного.

Его потрясла не сама клятва, а та страстность, с какой она ее произнесла. С холодком по спине понял, что древлянская княгиня в самом деле не успокоится, пока не выполнит клятву. Неважно, дала ее богам, родителям или себе.

Он ехал молча, покачиваясь в седле в такт шагов Ракшана. Чувствовал себя так, будто его окунули в прорубь и там оставили. С ним едет его смерть, а он бережно держит ее в руках.

Дорога иногда выныривала на опушку, и тогда слева тянулись распаханные поля, виднелись избушки. Потом кони снова мчались, почти задевая боками деревья. Ингвар видел следы рубки деревьев, хворост весь выбран, здесь в лес ходят как в свой задний двор.

Он насторожился, ладонь опустил на рукоять меча, что торчала слева у седла, но коня не придерживал. Впереди между деревьями молодой здоровенный парень в рубахе до коленей тащил двухколесную тележку. В ней сидели, держась за борта, седой как лунь старик и такая же старая женщина. Ольхе было достаточно беглого взгляда, чтобы понять все.

Ингвар загородил дорогу, раздраженно смотрел на парня, потом на стариков. Такое лицо у него становилось, когда чего-то не понимал. Старики были очень похожи, так бывает даже не у брата с сестрой, у них с годами сходство теряется, а у мужа и жены, проживших вместе многие годы, вырастивших детей и поднявших внуков.

Старики прервали неспешный разговор, смотрели на воеводу русов без страха и любопытства. Лица у них были в мелких морщинках, как печеные яблоки, глаза выцвели от старости.

Ингвар бросил озадаченно:

– Эй, ответствуй! Куда везешь таких немощных? Они не годны на сборе ягод, там и малец уморится. Им и сучья собирать трудно. Аль бортничать? Но их пчелы забьют.