Звон прекратился. Но коляска продолжала плясать – теперь это были кренделя будто из какого-то балета. Коляска добегала «на цыпочках» до кухни и в плавном прыжке возвращалась обратно. А, это же он птичек в парке видел! Воробьев! А брейк? В рекламе сладких тянучек! Чертов телевизор! За пять минут подкинул ему столько информации! Но, с другой стороны, невозможно же держать бедного маленького человечка, в смысле, получеловечка, – в полной изоляции? Это было бы жестоко.

А Томас докладывал сквозь дверь:

– Я хотел сказать, что обошел всех жильцов. Ни к кому никто не вламывался. Только у миссис Трюфельс никто не открывает.

– В это время она в церкви. Репетирует хоралы.

– А, понятно.

– Я еще хотел сказать, до этого я приходил… Может, откроешь?

– Нет.

Он посмотрел прямо в глазок. Мне стало неловко, что я не открываю дверь. Он сказал:

– Хорошо. Я приходил, чтобы извиниться. Думаю, не ты виновата в потопе.

– Хорошо. Извинение принято.

«Не ты виновата» – а кто, он считает, виноват? Он Петера подозревает? Да о чем это я! Он подумал на других соседей, наверное. Ну, мне это все равно.

А он ответил:

– Прекрасно. Ну, пока.

– Да. Пока.

Он помедлил, будто хотел еще что-то сказать, потом, видимо, передумал и ушел.

Коляска перестала плясать и просто ездила туда-сюда. Я остановила ее и вытащила Петера. Сказала ему:

– Ну ты и придумщик!

– Приумщи…

– Ага, придумщик. Что, есть хочешь? Будешь ням-ням?

Я понесла его в кухню и усадила на детский стульчик. (Когда я стала няней, я привезла сюда из дома некоторые свои детские вещи – хорошо, хоть что-то осталось у нас на чердаке: мама любит все раздавать. Стульчик сохранился, потому что был сломан, но когда он мне понадобился, папа его починил.)

Так, где же я оставила бутылку? А, в гостиной, на столе.

Нет, ее здесь нет. Может, у кресла? Тоже пусто. На обратном пути в кухню я увидела бутыль – она стояла на стуле в прихожей. Не помню, чтобы я ее сюда ставила. Может, Петер захотел, чтобы она переместилась?

Я взяла ее двумя пальцами за узкую горловину – да, представьте себе, до такой степени она была легкой, – но не тут-то было! Я не смогла даже сдвинуть ее с места! А поднять смогла, только взявшись за боковые ручки. Что это с нею случилось?

Да, малышу такое не удержать. Я достала с полки чистую бутылочку для кормления. Установив в нее воронку, подняла бутыль – ну и тяжесть! – и наклонила над ней. Ни капли не вылилось. Заглянула в горлышко – темно и ничего не видно, как и прежде. Снова перевернула бутылку вверх ногами и потрясла – ни капли.

Куда подевалась абракадабра? И чем теперь кормить Петера?!

Я села на табурет и глубоко задумалась, для чего положила руки на стол и опустила на них голову.

Надо позвонить Гермесу. Сказать, что его сын остался без еды. А вдруг он подумает, что я загнала амброзию на черном рынке по бешеной цене – дом за унцию?

Селия! Это ведь ее рук дело! Ох, как я зла на нее. Вот кому я позвоню в первую очередь и потребую вернуть божественное детское питание обратно. Не успел же Мосик съесть всё?

Я набрала телефон Селии. Она ответила моментально:

– А, Алисия. Кажется, я забыла сегодня оплатить твои услуги. Чек получишь по почте. Сейчас я его отправлю. Могла бы и не беспокоить меня из-за задержки оплаты, ведь ты такой куш сегодня отхватила…

– Да нет же, Селия! – вскричала я, но она уже бросила трубку.

Тогда я снова нажала ее имя в меню. Оператор сообщил, что телефон отключен. Что за дела? Набрала домашний. Никто не подходил. Так, где ее адрес? Она же мне в самом начале дала бумажку. Я еще хотела переписать те три строчки в ежедневник.