Сели за стол.

– Как дела? – поинтересовался, наконец, Саша. От него пахнуло. Он был, выражаясь культурно, не вполне трезв. Мало того, рождённый гостем вопрос не содержал в себе ни одной приветливой ноты – Андрей ощутил это очень отчётливо. Его ощущения вообще стремительно обострялись – с каждым новым мгновением. Гость несильно, спортивно рыгнул, среагировав на собственную фразу, тогда пахнуло куда крепче, – этакий доверительный дружеский выхлоп.

– Как дела, спрашиваю?

– Да ну… – скис Андрей. – Хреновее некуда.

Была зима. Почти час ночи. Квартира спала – мать в большой комнате, дочь – в спальне. Светился телевизор, расцвечивая кухню движущимися красками. Плясали тощие жёлто-синие ягодицы на фоне гигантского багрового рта. Приглушенное звуковое сопровождение не отставало, развлекая публику эстрадными номерами в жанре симфо-панка. Но в целом и общем – да, было «хреновее некуда». Исключительно по-русски. Только так и следует отвечать, если не хочешь дразнить соседей и бесов. Пусть там американцы на провокационные вопросы типа «Как дела?» стандартно врут, что всё о'кей, и старательно держат на лицах предписанные Конституцией улыбки. Им можно, ибо Бог – с ними. А у нас своё враньё, свои стандарты.

– Всем хреновее некуда, – кивнул приятель. Возразил или согласился, непонятно. Он улыбнулся – широко, по-американски, – но как-то не в ритм, не в такт.

– Да ну… – сказал Андрей. – Болею.

– Опять?

– Как пить бросил, так не выползаю, кошмар какой-то, бронхит за бронхитом. Год назад не долечился…

– Больничный дали?

– Дали.

– Ну и всё. Ерунда.

– Что ерунда?

– Поправишься.

Больной, разумеется, возмутился:

– Ничего себе ерунда! Три раза за ночь переодевался, потел, как в парилке. А потом колотило всего. Башка совсем не работает из-за интоксикации, делать ничего не могу…

Приятель Саша тем временем озирался. Очевидно, в поисках стакана. Он гладил обеими руками бутылку, которую держал зажатой между коленями – это выглядело несколько двусмысленно, если вдуматься. Похоже, гостя не очень интересовали подробности чужих страданий, но Андрей всё-таки завершил свои жалобы, влекомый силами инерции:

– …По утрам вообще рвёт, когда мокрота отходит. Вот так и болею.

– Мокрота – это щелочная слизь, – равнодушно сообщил Саша. – Закисляться надо, вот, уксус пить. – Он показал на «Молдавский розовый» между своих ног. – Будешь, кстати, или нет?

– Мне сейчас нельзя.

– Тогда ладно… – Он поднял бутылку, словно фужер, церемонно чокнулся с графином, заполненным питьевой кипячёной водой, и произнёс тост, глядя Андрею в глаза: – Чтоб мы были живы.

Хозяина вторично передёрнуло, потому что на этот раз жизнеутверждающая шутка не сопровождалась улыбкой. Или Саша говорил серьёзно? И глаза у него оказались пустыми, стеклянными…

С жизнью, кстати, в последнее время действительно трудновато стало. Впрочем, год назад её вообще не было. Год назад – до того, как родители отсюда съехали, отдав квартиру молодым. Отличная квартира – в старом фонде, с коридором, с большой кухней, с высокими потолками. А теперь, когда радоваться бы, когда и к жидкому кайфу больше не тянет – пришли болезни. Тоска, безысходность. Жена вот уехала, а ребёнок остался. Что было делать? Выход настолько очевиден, что задаваться подобным вопросом смешно. Да конечно позвать бабушку! Вторую маму – маму для папы. Достаточно набрать телефонный номер, и помощь примчится, на метро, на трамвае, если потребуется, то и пешком. Не просто помощь, а Помощь. Волна вкатит в дверь, наполнит квартиру до краёв, сомнёт-закрутит всех обитателей – деятельная, неугомонная, напористая стихия, – и свобода воли будет унесена прочь. Долго этого не выдержать, но долго не надо. Неделя уже кончается, Зоя обещала вернуться не позже…