Какова вероятность, что девчонка мне не врёт и действительно может рассказать что-то интересное? Глупо гадать. В любом случае я всё равно собираюсь сюда вернуться. А значит, секрет никуда не денется.

Она делает несколько пассов. Наблюдаю за движениями тонких пальцев. Если это плетение открывает разлом – надо его запомнить.

Но всё оказывается немного иначе.

Несколько минут ничего не происходит. А потом на площадке появляется первая тварь. Это не паук, а здоровенная сороконожка. Следом – ещё… И ещё… Скоро вокруг дыры в центре собирается стая полутораметровых сколопендр. Ведут они себя странно, словно загипнотизированные.

Зефирка делает ещё несколько жестов, и на сколопендр падает уже знакомая мне сеть. Но сейчас девушка явно не собирается никого щадить: сеть опускается на хитиновые тела и со скрипом разрезает их на части. Над площадкой с этим огромным жертвоприношением начинает клубиться тёмный эфир из их разрушенных источников.

Однако я прав. Это существо могло стать самой большой моей проблемой в разломе.

А передо мной начинает проявляться уже знакомая радужная плёнка. Разрыв пространства.

– С вашей стороны так не открыть, – говорит Зефирка. – Но чтобы разрыв продержался долго, нужен кто-то посерьёзнее сколопендр.

Киваю. Значит, чтобы разорвать пространство отсюда, нужно устроить бойню и дополнить её неизвестным мне плетением. Я запомню. Тем более бойня – то, что инквизитору Никрасу Борху вполне по силам.

– Погнали, пушистый.

Первое, что я чувствую, вывалившись из разлома, – желание немедленно в него вернуться.

И дело даже не в том, что эфир этого мира – не тёмный, а светлый. Дело в том, что он очень разрежен, слабый. В разломе я был гораздо сильнее.

Химеринг вышел со мной, причём шёл он, плотно прижавшись к ноге. Будто боялся, что в последний момент я толкну его обратно. Тем не менее кот явно напряжён и расстроен.

Он дёргает хвостом, прыжком опережает меня шагов на пять и оборачивается. В глазах вопрос.

Да, кошара, у меня их тоже немало. Но начнём мы с самого насущного: где именно нас вынесло.

Вокруг опять лес. Нормальный, обычный на этот раз. Но зато вполне себе дремучий, хоть и не такой тёмный, как в разломе. Не говоря уж о том, что вокруг ночь. Хотя ночь – это как раз удачно. При свете мой кошак может существовать только в разломе или какой-нибудь норе. А я отлично вижу в темноте.

Окидываю взглядом деревья, выбираю самое высокое и указываю на него коту:

– Вперёд.

Получаю картинку смертельно усталого, замученного котика. И протяжно-возмущённое:

– Хоз-зяин?..

– Так. Давай уже знакомиться, хвостатый. Меня зовут Ник. А тебя?

В четырёх глазах моего нового питомца возникает недоумение.

– Прежний хозяин тебя как-нибудь называл?

Кот злобно фыркает, его зрачки вспыхивают алым. Задумывается, видимо вспоминая, и с запинкой транслирует мне слова:

– Твар-рь… Монс-стр… Ящ-щер-р… Гадёныш-ш…

– Понятно… Нет, это мне не нравится. А как тебя звали в твоей стае?

Он смотрит мне за спину – туда, где несколько минут назад закрылся разлом. И мне в голову опять несутся картинки. Котёнок, спящий под кустом. Котёнок, разгрызающий паучью лапу. Котёнок, крадущийся по обломку стены… Всё время один.

У него не было стаи. По крайней мере он её не помнит.

Опускаюсь перед кошаком на корточки, кладу руку на холку. Смотрю в глаза и говорю:

– Как же тебя назвать, страшненькая ты киска? С чего ты вообще решил, что ты кот? Морда у тебя как у нетопыря, жопа – как у ящера…

Хотя… Осматриваю химеринга и понимаю, что даже сейчас, точно зная, как он выглядит, описал бы его как кота. Странного, но всё же. Есть в нём что-то неуловимо кошачье. Уши, повадки, осанка… Ну и самосознание, конечно. Не знаю, почему сам химеринг ассоциирует себя с котом. Возможно, видел кота у одарённого, к которому был привязан Цепями Души? Жаль, по этому признаку того не найти. Мало ли у кого дома может быть кот или кошка.