Естественно, Отири выбрала вариант номер два. Она – ламия-боец и служительница Доброй Матери. И хотя проиграла битву, война с врагом была в самом начале, и ведьма жаждала поквитаться с ним и его прислужниками. Кроме того, в реальности находился её избранник, отречься от которого она уже не могла. А ещё ей было стыдно за то, что не смогла разглядеть ловушку и попала в неё. И уйти в домен Великой Праматери побеждённой для Отири было равнозначно признанию, что она – недостойная дочь своей прародительницы.

В итоге гордость, жажда мести, ненависть и любовь – дикий коктейль из самых противоречивых чувств помог ей пережить фазу восстановления организма, в который щедро вливали свою энергию опытные жрицы Улле Ракойны. День проходил за днём. Сознание ведьмы находилось в состоянии покоя, висело во тьме Кромки, наблюдало за своим телом и сгорало от стыда. Минуло две недели, и вот наконец Отири вернулась в реальный мир.

Слияние физической и духовной оболочек прошло тяжело. Яркий солнечный свет ударил по глазам. Проникающие в уши звуки были подобны грохоту тысяч барабанов. Сильнейшие судороги стали сотрясать тело северной ведьмы. И от резкой нестерпимой боли, которая пронзила её от пяток до макушки, она закричала. Но вместо крика из пересохшего горла вырвался только еле слышный хрип. После чего, скрипнув зубами, Отири скорчилась на кровати и постаралась не шевелиться.

К счастью для ламии, рядом с ней находилась госпожа Кэрри Ириф и несколько сведущих в лекарском магическом искусстве жриц. И женщины не медлили. Они воззвали к богине, получили от неё силу и преобразовали её в целебные заклятия, которые одно за другим, подобно небольшим туманным облакам, опустились на тело Отири. Почти сразу девушке стало легче. Но слабость не ушла, и ламия провалилась в состояние полусна, в котором она видела всё, что вокруг неё происходило, но воспринимала это как иллюзию. И в этот момент к ней пришел зов матери, ведьмы Каити, которая от жриц Ракойны уже знала, что произошло в городе Данце, и беспокоилась за свою дочь.

Каити, внешне мало чем отличавшаяся от Отири, сидела на берегу северного океана, который в это время года был тих и спокоен. Её пронзительные колдовские глаза, в которых была тревога, всмотрелись в душу находящейся за тысячи километров от неё дочери, и молодая ламия не выдержала. Первый раз в своей жизни она заплакала. Страх, боль, страдания, сомнения и стыд – всё, что накопилось в ней, пока разум висел во тьме Кромки, стало выходить из неё солёной влагой, которая двумя тоненькими дорожками пробороздила бледное лицо девушки. И с него сама собой сползла личина юной имперской жрицы Катрин.

Служительницы Ракойны, по команде госпожи Ириф, которая понимала, что происходит, покинули помещение спальни. Оставшись одна, Отири выдохнула:

– Мамочка, мне страшно. Я никогда и никого не боялась, а теперь мне не по себе.

Невидимая ладошка матери, добрая и ласковая, прошлась по волосам дочери, и Каити, осуждающе качнув головой, произнесла:

– Я предупреждала тебя, дочь моя, что ты должна быть осторожна и внимательна. Но ты слишком упряма и самонадеянна, всегда поступала по-своему и за это поплатилась. И хорошо ещё, что твой избранник тебя спас, а иначе мне пришлось бы тебя оплакивать. – Каити помедлила и добавила: – То, что произошло, должно стать для тебя уроком на всю жизнь. Ты понимаешь меня?

– Да, мама, – успокаиваясь, согласилась Отири. – Я буду осторожней, осмотрительней и постараюсь не рисковать. Обещаю.

– Вот и хорошо. – Мать была удовлетворена. И, продолжая невидимой ладонью гладить дочь, сказала: – О твоём поведении мы ещё поговорим, а сейчас соберись и слушай меня внимательно. Пока ты болталась между жизнью и смертью, у нас произошли некоторые серьёзные события, которые должны изменить очень и очень многое. Ты готова меня слушать или тебе дать время, чтобы ты могла ещё немного себя пожалеть?