А просто все это умещается в сознании. Западу мы отомстить пока не можем, пока еще Запада боимся. Но сильно наказываем тех, кто поверил в Запад; мы искореняем «западнизм» (выражение Зиновьева) в себе. И украинец очень виноват перед нами – тем, что поверил в чужое, поверил, что цивилизация – одна. А как же наша, православная цивилизация? Помилуйте, ответит нам украинец, ведь это вы сами первые в своей истории разочаровались. Мы страдаем от своих ошибок, скажет ему русский патриот, и вот мы сейчас их исправим, встанем с колен – и тебя первого на колени поставим. Ты виноват в том, что хочешь быть европейцем. Украинец действительно виноват перед империей. Вот за это его и убивают. Вот таким образом только империя и может встать с колен.

Основания для разлуки Украины с Россией имелись. Брак был несчастливым. Отпустите Украину – позвольте же ей уйти!

Мы сегодня боимся слова «фашизм»; нам кажется, что это сугубо историческое явление 30-х годов прошлого века; понятнее туманный термин «тоталитаризм», который, думаю, и внедрен столь широко ради туманных политических спекуляций.

Но к дефинициям «фашизм» и «тоталитаризм» я обращусь в следующем письме. Сегодняшнее письмо посвящено трансформации западного либерализма в России – я настаиваю на том, что русский идеологический проект был не либерализмом, и даже не вполне западным. Если бы не моя неприязнь к конспирологическим словечкам, я бы сказал, что псевдолиберализм «перестройки» – это проект гб: О, как усердно насаждали бывшие комсомольцы и партийцы эту гламурную моду!

Как резво бежали секретари райкомов покупать яхты и произведения авангарда! Именно этот воровской либерализм и подготовил сегодняшний имперский фашизм.

Нет, нет, не спешите обвинять Европу – мы не копировали ваш подлинный либерализм. Мы не открывали книг Монтескье! Заимствовали не Ренессанс и не гуманизм, не Просвещение и не антиколониализм – и даже не подлинную демократию, ее мы тоже боялись!

Принцип Демократии построен на ограничениях – всякий контракт (общественный договор) основан на взаимной ответственности и границах обязанностей. Но идея глобального рынка не знает ограничений и границ. Когда две доктрины пришли во взаимодействие – их противоречие оказалось неразрешимым: в результате Рынок победил, и Демократия – пала.

Вот вам простой пример: русские люди голосуют сегодня за сильного царя – с упоением произносят слово «царь» и отождествляют свою жизнь с волей государства, однако никто не отрицает выгод рынка. Более того, российская экономика существует лишь благодаря спекуляциям, а отнюдь не благодаря труду – Россия живет продажей ресурсов, живет спекуляциями; речи нет о том, чтобы перейти на самообеспечение ремесленным трудом – нет, только финансовый рынок. А вот демократия не прижилась.

Мы помним, что авторитарные режимы прошлого века приходили именно на плечах либеральной доктрины. Прямота диктаторов выгодно отличалась от цинизма либеральных болтунов. Шовинизм – естественный ответ на нищету народа: диктатор зовет нацию проснуться, но приобретения либерального рынка не отвергаются, нет! Рыночные приобретения богачи не возвратят народу, но богачи как бы едины с народом в ином – едины в национальном порыве.

Россия мстит Западу за двадцать пять лет иллюзий; так второгодник мстит учителю за то, что не понял учебник.

Поворот от вороватой демократии к единой симфонии труда, объединяющей угнетенных и угнетателей, напомнил мне мысль Хайдеггера; говоря с рабочими завода Круппа, он внушал работягам – что их труд и труд Геринга (управлявшего конгломератом заводов) – суть составляющие единой мистерии. Все представители народа, говорил философ – национал-социалист, есть соучастники великой мистерии труда; просто одни люди завинчивают гайки, а другие руководят; но вместе все – великий народ.