– Для меня это будет большой честью, – с легким поклоном ответил Цицерон.

– Чем, к примеру, ты собираешься заняться послезавтра?

– Послезавтра открываются твои игры, и ты наверняка будешь занят. Может, в другой день…

– Чепуха! Я приглашаю тебя увидеть открытие с моей личной скамьи. Тебе не повредит лишний раз показаться в моем обществе. Пусть все видят нашу дружбу! – великодушно добавил Помпей. – Ты ведь любишь игры?

Цицерон несколько секунд колебался, выбирая между правдой и ложью. Однако выбора у него, по сути, не было.

– Я обожаю игры, – солгал он. – Для меня нет более приятного времяпрепровождения.

– Великолепно! – просиял Помпей.

Вернулся Эрос, сообщивший о том, что Теренции нездоровится, поэтому она не может спуститься и передает гостю свои извинения.

– Жаль, – сказал Помпей с немного обиженным видом, – но, надеюсь, нам еще представится случай познакомиться. – Он вернул мне кубок с нетронутым вином. – Нам пора. У тебя наверняка много дел. Кстати, – сказал Помпей уже от самого порога, – ты установил штраф для Верреса?

– Еще нет, – ответил Цицерон.

– А сколько предлагают они?

– Полтора миллиона.

– Соглашайся, – проговорил Помпей. – Они уже облиты дерьмом, не заставляй их еще и жрать его. Если разбирательство продолжится, это расшатает государство. Ты понял меня?

Он дружески кивнул Цицерону и вышел. Мы услышали, как открылась входная дверь и начальник телохранителей рявкнул на своих подчиненных, приказывая им взять мечи на изготовку. Дверь захлопнулась, и воцарилась тишина. Все молчали.

– Страшный человек! – сказал наконец Цицерон и, обращаясь ко мне, велел: – Принеси еще вина.

Вернувшись с новым кувшином, я увидел, что Луций хмурится.

– По какому праву он так разговаривает с тобой? Он же сказал, что пришел как частное лицо!

– Как частное лицо? – Цицерон расхохотался. – Как сборщик податей!

– Каких еще податей? Разве ты ему что-то должен? О-о-о… – выдохнул Луций, оборвав себя на полуслове.

Возможно, Луций и был философом, но дураком он точно не был, поэтому в его взгляде сразу же появилось понимание, а на лице – гримаса отвращения.

– Не будь так строг ко мне, Луций, – проговорил Цицерон, хватая его за руку. – У меня не было выбора. Марк Метелл получил по жребию председательство в суде по вымогательствам, судьи были подкуплены, слушания обернулись бы провалом для меня. А я оказался вот на столько, – Цицерон показал кончик мизинца, – от того, чтобы вообще бросить разбирательство. А потом Теренция сказала мне: «Укороти свою речь», – и я увидел выход: обнародовать в суде все документы, предоставить всех свидетелей, причем сделать это за десять дней, чтобы опозорить их! Ты улавливаешь мою мысль, Луций? Опозорить их на глазах у всего Рима, чтобы у них не было иного выхода, кроме как признать Верреса виновным!

Цицерон говорил, призвав на помощь все свое красноречие, словно стоял перед судом в лице Луция и непременно должен был убедить его в своей правоте. Он заглядывал в лицо двоюродного брата, пытаясь понять, как он отнесся к сказанному, найти нужные доводы.

– Пойти на поклон к Помпею! – горько проговорил Луций. – И это после того, как он с тобой поступил?

– Послушай, Луций, мне была нужна всего одна вещь, одна крохотная услуга, получив которую я мог бы без колебаний продолжить преследование Верреса. Речь шла не о взятках, не о каких-либо неправедных действиях. Следовало заручиться благорасположением Глабриона до начала разбирательства. Но, назначенный обвинителем, я не мог обратиться за этим к претору и стал размышлять: кому это по силам?