[26].

Царя переставали любить, у многих монархическое чувство становилось чем-то официозным и мертвым. Эта нелюбовь объясняется не личными качествами Николая II, а личными качествами представителей общества. Как хорошо сказал протоиерей Дмитрий Смирнов: «Государь Николай II и его Семья своей благочестивой жизнью были немым укором тому высшему обществу, которое жило совсем не так»[27]. Святитель Иоанн (Максимович) утверждал, что Россия отплатила своему «чистому сердцем, любящему ее более своей жизни Государю» низкой клеветой. «Он был высокой нравственности – стали говорить о его порочности. Он любил Россию – стали говорить об измене. Под влиянием злого умысла одних, распущенности других слухи ширились, и начала охладевать любовь к Царю»[28].

Полковник Ф.В. Винберг вспоминал свой разговор в первые дни мировой войны со старым петербургским извозчиком, выходцем из крестьян, который утверждал: «Царя я очень почитаю и жалею. Крепко его жалею. Ведь душа у него – чисто херувимская. Настоящая христианская, чистая и светлая, что хрусталь. А только – не по нынешнему времени и не по нашему народу такая душа субтильная»[29].

Неприятие последнего Царя, несмотря на его церковное почитание, имеет место и сегодня. Становится очевидным, что именно Император Николай II является ключевой фигурой русской истории, и именно поэтому на него направлен главный удар мировой русофобии. Однако неприятие личности Императора Николая II зачастую вызвано не осознанной враждой, а непониманием. По поводу Николая II приходится слышать мнение: «Если бы на месте Николая II был Александр III или Сталин, вот тогда бы…» Эмигрантский православный писатель Н.П. Кусаков (Чурилов) отвечал на это: «Говорят, что стоило Государю по докладу полиции допустить, чтобы были повешены несколько тысяч революционеров-зачинщиков, так удалось бы предотвратить и саму революцию, и цареубийство, и весь последовавший за тем ужас безудержного зла и смерти. Так что же: мог или не мог? Если бы он был деспотом, то мог бы. Если бы он был монархом абсолютным, в себе воплотившим государство, то мог бы, ибо закон был бы ему подчинен вполне. Но он был прежде всего и до конца православным самодержавным Царём. Вот почему он и знал, что кровопролитием зла не остановишь. Зло врачуется только добром. Жестокая мера не могла бы вызвать ничего кроме озлобления, а цель всё равно не была бы достигнута. Ведь яд от укуса бешеной собаки уже слишком глубоко проник в тело России, и если зачинщиков были только тысячи, то сочувствовали им миллионы»[30].

Укор Николаю II в недостаточной жестокости выявляет полное непонимание как его личности, так и общественного сознания Российской империи начала XX века. Государь любил свой народ. Он не мог вешать и расстреливать его сотнями тысяч, гноить в лагерях и тюрьмах, обрекать на голодную смерть во имя своих политических целей и даже для подавления смуты и революции. Это притом что именно Николай II, а не П.А. Столыпин, как это принято считать, был инициатором указа о введении военно-полевых судов в 1906 г. во время разгула революционного террора. Но даже если представить, что Николай II решился бы на массовые казни оппозиции и революционеров, то он тем самым объединил бы против себя все силы русского общества, включая даже самых убежденных монархистов. Ведь в основе русского общества, несмотря на проходившие в нем негативные процессы, лежала евангельская проповедь. Смертная казнь в России практически не существовала со времен Императрицы Елизаветы Петровны, пятеро казненных декабристов, опасных государственных преступников, привело общество в ступор, а уж двести смертных приговоров в царствование Императора Александра III, среди которых были цареубийцы, первомартовцы, вызвали в обществе настоящую истерику и привели к легенде о «мрачном и тираническом» царском режиме. Если казни террористов и их пособников, во многом уступавших их многочисленным жертвам, которые Николай II был вынужден применить в 1906 г., чтобы остановить кровавую революцию, вызвали в обществе такое неприятие, то можно представить себе его реакцию на массовые казни «