Петр Великий добавил к этому Самодержавному служению Божьего Помазанника служение воина и защитника Отечества: «Воины! Пришел час, который должен решить судьбу Отечества. Вы не должны помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество, за Православную нашу Веру и Церковь. Имейте в сражении перед собою правду и Бога, защитника вашего, а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога; жила бы только Россия, благочестие, слава и благосостояние ее». Этот образ дополняется словами другого государя Императора Александра Благословенного после изгнания Наполеона из России: «Господь шёл впереди нас. Он побеждал врагов, а не мы!». Так складывалось в русском сознании сакральное понимание Самодержавия, и оно было одинаково как для народа, так и для Самодержца. Но ко времени царствования Императора Николая II в этом понимании произошли серьезные негативные изменения.

Шаг за шагом русское общество отступало от Христа и Его заповедей, превращая Православие в обрядность, традицию, теряя при этом живую веру. Одновременно росло непонимание сущности Самодержавия и постепенное неприятие его как некой формы «деспотии». По словам протоиерея Валентина Асмуса: «Даже в недрах Святейшего Синода прокладывал себе путь антимонархизм, в данном случае на волне клерикальных настроений»[4]. Поэт Д.С. Мережковский называл Самодержавие «невежеством прошлых веков»[5], а граф Л.Н. Толстой отжившей «формой правления, могущей соответствовать требованиям народа где-нибудь в Центральной Африке»[6]. Отсюда к началу XX в., по словам А.Н. Боханова, «понятие “Царь” не воспринималось больше сакральным символом, в “обществе” никто и не вспоминал, что “Царь – устроение Божие”. В Миропомазаннике видели только властителя, наделённого, как немалому числу людей казалось, слишком широкими властными полномочиями. Общественное сознание постепенно становилось не только просто нерелигиозным, но и активно антицерковным, а потому и антицарским»[7].

Князь С.Е. Трубецкой признавал, что не революция подорвала в русском народе его монархический дух: «Дух этот хирел уже раньше и тем самым создал самую возможность революции. При этом монархическое чувство хирело не только у тех, кто был задет революционной пропагандой. Я сам, будучи принципиальным монархистом, с огорчением не ощутил в себе живого монархического чувства при торжественном выходе Государя в Москве, в начале войны 1914 года»[8].

У представителей самых разных слоев общества, вчерашних и сегодняшних, к Николаю II имеется много «вопросов». Либералы вопрошают, почему он «вовремя» не ввел конституцию и парламент, консерваторы, наоборот, задаются вопросом, зачем он их вообще ввел и почему «вовремя» не разогнал; красные обвиняют Государя в Ходынке и Кровавом воскресенье, черносотенцы – в том, что он мало казнил и сажал революционеров; православные «ревнители» ставят в вину Государю, что он построил в Петербурге мечеть и дацан, «недостаточно» притеснял иудеев, те, в свою очередь, обвиняют Николая II в том, что он «устроил» Кишиневский погром, покровительствовал Союзу русского народа и не отменил черту оседлости; церковные круги досадуют на Государя, что он не возродил Патриаршества и приблизил к себе Г.Е. Распутина; его «апологеты», наоборот, упрекают Николая II в том, что он мало прислушивался к советам старца; «русские националисты» не любят Николая II за то, что он отказался, по их мнению, от политики «русификации»; националисты бывших окраин, наоборот, обвиняют его в том, что эта «русификация» делала их культурную самобытность невозможной; «поборники» морали не могут простить Николаю II то, что при нем были публичные дома; сторонники «свободной любви» негодуют, что правительство боролось с проституцией; полуграмотные «любители» истории обвиняют Царя в том, что тот «не раздал» землю крестьянам и так далее. Катастрофу, происшедшую в 1917 г., приписывают исключительно ему на том основании, что он был Самодержец. Но как замечал И.Л. Солоневич: «