Казидуб вздохнул:

– Призрак бродит по Европе… а гадить ходит в Россию. Может быть, надо было имортизм подбросить только Западу? Пусть сломают, гады, шею при попытке построить?

– На этот раз у нас верная карта, – заверил я. – Хорошо смеется тот, кто…

– А не два туза? – спросил Казидуб скептически. – Тот, кто смеется последним, смеется, быть может, и лучше всех, но приобретает репутацию дурака.

Все трое повеселели, начали перебрасываться шуточками, тяжелая атмосфера не ушла, а как бы стала меньше замечаться. Так поступаешь, когда с неприятностью справиться невозможно, стараешься делать вид, что ее нет вовсе. Политика страуса, что прячет голову, но оставляет беззащитным зад.

Я сказал шутливо, стараясь попасть в тон, но вместе с тем медленно выбредая из теплого болота к твердому берегу серьезности:

– Пожалуй, мы – самая юморная страна в мире. Вернее, юморной народ. Юморение у нас по всякому поводу и без повода. Каждый нормальный ныне должен получать по емэйловой рассылке с десяток отборных анекдотов и выплескивать их по дороге на работу: в лифте, на троллейбусной остановке, в транспорте, при встрече с коллегами. Теперь это свидетельство нормальности, лояльности и демократичности.

Казидуб поморщился:

– Помилуйте, у нас была Советская власть! Кто пикнет – того к ногтю. Ирония была единственной отдушиной для мыслящего человека. Высмеивалась вся партийная дурь, а уже заодно – все на свете. Попутно. Когда начинаешь иронизировать, то остановиться трудно. Патриотично настроенные люди могут быть только при подлинной демократии!.. И настоящие коммунисты – только при демократии. Во всяком случае, сразу видно, что настоящие. Не ради льгот и возможностей получили партийный билет. Потому на Западе практически нет тонкой иронии, нет юмора с двойным дном, нет ядовитых намеков – там не от кого прятаться.

– Потому там жирный гогот, – сказал Мазарин с отвращением. – А весь юмор, это когда поскальзываются на банановой кожуре, в одежде падают в ванну с мыльной пеной и получают пинка под зад!

– Да, – согласился Ростоцкий. – Им не приходилось истончаться в иронии, чтобы наш дорогой Игорь Игоревич не ухватил за штаны да не утащил на цугундер… Издержки свободы. Но не самые плохие, верно? Лучше отсутствие тонкого юмора, чем присутствие диктатуры?

Все трое смотрели на меня, словно ожидали только им известного сигнала. То ли масонского, то ли три зеленых свистка к атаке.

Я сдвинул плечами:

– Я вообще-то о другом. Это проклятое юморение по инерции высмеивает всё и вся. Уже нет ничего святого… а общество не может развиваться без святого! Что-то да должно быть свято. Ирония и сарказм хороши, когда что-то есть еще, несокрушимое. Когда нужно побыстрее разрушать старое здание, чтобы строить новое.

– Но когда нет этого нового?

– Оно есть, – ответил я серьезно. – Мы называем это имортизмом. Это очень серьезно. И это, в самом деле, спасение для человечества как вида. Но мы и его по инерции высмеиваем! У нас уже сложился дурацкий стереотип: если человек серьезный, то – дурак, урод. Если хохмит, острит и сыплет во все стороны приколами и анекдотами, то – мыслящий, тонкий, всепонимающий, душа общества! Но пока что ни один юморист ничего никогда не создал, это забыли?.. Будда, Христос, Мухаммад, Кромвель, Лютер, Ленин – они все были очень серьезными, очень.

Мазарин тонко усмехнулся:

– Не планируете им выдать партийные билеты имортистов?.. А то я слышал, их готовы зачислить и в фашисты, и в общечеловеки…

Я поморщился:

– Люди простенькие, ограниченные, но с большими претензиями, не в состоянии осмыслить, что в мир пришли новые силы. По старинке пытаются подогнать их под понятия фашизма, хоть и в другой обертке, тоталитаризма или аристократизма. Нет, мир меняется стремительно, а фашизм ушел вместе с граммофонами и патефонами. А они все твердят тупенькое, что ничто под луной не ново, что ветер возвращается на круги своя… Это верно было в древности, там одно столетие похоже на другое… да что там столетие, тысячелетиями ничто не менялось! – сейчас же только глобализм и антиглобализм чего стоят! Пусть попробуют найти им аналогии в древнем обществе! Или хотя бы недавнем. Не-е-ет, новое время – новые песни.