Я вернулся в свой рабочий кабинет, теперь это мой. Кресло с готовностью приняло седалище. Тут же слева от руки вспыхнул небольшой экран, появилось лицо Александры.

– Господин президент, – проговорила она, тщательно выговаривая слова, – к вам Волуев, руководитель администрации президента РФ…

– Эт моей, что ли?

– Да, если вы считаете себя президентом, – ответила она ровным голосом, потом подпустила в него чуть тепла: – Или вы просто поигрались?

– Проси, – сказал я и добавил подозрительно: – Но, как я помню, мне предыдущий президент сказал при передаче дел, что у этого рукадмина право входить без предварительного запроса?

– Правила устанавливаете вы, – пояснила она. – Тем более… у вас могут быть очень революционные правила.

– Да, – согласился я, – но это пока оставим как есть.

Вертинский одобрительно хмыкнул, вернулся в кресло и потянулся за газетой. Почти сразу же дверь отворилась, руководитель администрации явно ждал прямо за дверью от Александры кивка, в кабинет вошел настолько тщательно одетый и наимиджмейкерный господин, что мне стало бы стыдно, будь я… словом, из массы, сейчас же я лишь рассматривал его с любопытством, человека-невидимку, который почти никогда не появляется в кадрах хроники.

– Господин президент, – произнес он, остановившись по протоколу строго в четырех шагах от моего стола.

Вертинского он не замечал, хотя стоит рядом с его креслом, однако мне показалось, что на холеном лице промелькнула едва заметная гримаса неодобрения.

– Да, господин Волуев, – ответил я. – Что у вас?

– Пока рутина, – ответил он вежливо. – Взгляните-ка…

На мой стол опустилась пачка листов на прекрасной бумаге, с гербами, золотыми полосками. Волуев выпрямился и почтительно ждал, как образцовый дворецкий. Впрочем, даже должности простых слуг при королях становились высшими чинами, так, «маршал» раньше был просто слугой при короле.

Я поковырялся, разгребая листы без всякого почтения, это не почетные дипломы, а всего лишь поздравительные телеграммы в связи с избранием на пост президента России. Глаза быстро выхватывали заголовки, за спиной сочувствующе сопел и вздыхал Волуев. Пока что поздравления только от правительств, что сами выглядят несколько «экспериментальными», а то и вовсе от террористических или близких к ним. Некоторые заслуживают внимания, но пока что нет ни одной от стран… гм, с мнением которых считаются.

– По моим данным, – произнес Волуев над ухом, – сейчас разрабатывается текст в кабинете министров Италии, а также в канцелярии президента Франции. О Германии пока неизвестно, но, полагаю, там тоже тщательно готовят форму поздравления для такого особого случая, а отправят не раньше, чем получим поздравление от шести-семи стран Европы.

– Что насчет Англии?

– Оттуда традиционно поздравят последними.

Я усмехнулся:

– Если, конечно, вообще поздравят.

– Да, господин президент, – согласился он ровным голосом, – не исключено, что предпочтут хранить настороженное молчание. Мы сами дали им повод… Я имею в виду казнь на Красной площади. Нехорошая примета.

Челюсти мои стиснулись сами, я сказал зло:

– Прекрасная!.. Что бы ни говорили перед телекамерами, гораздо важнее, о чем скажут на кухне. А вы сами знаете, что скажут.

– В Англии?

– Даже в Англии.

Он кивнул.

– Знаю. Но человека настолько приучили думать одно, а говорить другое, что как бы и на кухне не начали говорить то, что… говорить надо. Не им надо, конечно, а неким, как у нас говорят многозначительно, силам.

Я поморщился, буркнул:

– Вы еще оглянитесь по сторонам, оглянитесь… С телеграммами все?