В словах Кати был свой резон. Я имею в виду начальную часть ее монолога: как Алена оказалась возле «Гиганта», если оттуда укатила вместе со своим парнем? Зачем она вернулась? Что она забыла в этом протухшем, грязном, поганом дворе – обиталище наркоманов да алкашей? Или она вернулась туда уже в качестве трупа?

– Может, ее парень прикончил? – вновь активировалась по телефону Любимова, по всей вероятности, думая в том же направлении, что и я. – Насмотрелся ужастиков, возомнил себя главным героем, серийным маньяком в маске, и того… Надо бы проверить его в базе психов. Ты фамилию его сможешь выяснить у Ромки своего? Только осторожно.

– Я попробую, но не обещаю. И вообще, Бориску-на-царство запретил мне с ним не то что беседы о покойнице вести, а даже банально общаться по телефону!

Катя хихикнула, заслышав придуманное нами погоняло Акунинскому. Их было много, когда нам заняться нечем, мы постоянно упражняемся в выдумывании новых, а самые удачные записываем в отдельную тетрадочку, гордо обозвав сие произведение «Борис Николаевич. Избранное».

– В общем-то, он, как всегда, прав, наш лысый друг. Ладно, держи меня в курсе.

«Что-то», которое тревожило меня всю дорогу от следственного комитета до дома, вскрылось, когда ойкнула за обедом мама, вспомнив, что забыла мне кое-что сказать.

– Старею, видимо, – оправдывалась она, хлебая куриный суп. – Хотела сразу тебе сказать, как только ты вернулась, да вылетело из головы. Звонил тебе твой Роман.

– Серьезно?

– Да. Сказал, что не смог дозвониться на мобильный. Спросил, когда вернешься. Я сказала, что не знаю, и велела звонить вечером, чтоб уж наверняка.

Я умиротворенно угукнула, но здесь вспомнила, о чем талдычил следователь, подскочила к матери и лихорадочно затрясла ее за плечи (отчего та подавилась откушенным куском хлеба), истерично вопрошая:

– Ты говорила ему, куда я ушла?! Ты говорила куда?! Ну же, отвечай, говорила ему или нет?!

– Перестань использовать мать вместо боксерской груши! – возмутился отец и дал мне по лбу пустой пластиковой бутылкой из-под пива, умерив тем самым пыл дочери.

– Да не говорила я, не говорила! – пришла в себя мама. – Надо тебе – сама говори!

– Вот как раз и не надо, мамочка. Не надо.

Ромка не объявлялся до семи часов. Я как раз вспомнила, что мобильник отключен, включила его, и тут же, как по заказу, высветился тот же самый злополучный номер, на который тогда Акунинский запретил отвечать. Сначала я хотела плюнуть на звонок, но в результате плюнула на Акунинского и ответила.

– Как тебе мой подарок? – после того, как пожаловался на невозможность мне дозвониться (я в свой черед сочиняла оправдательные речи и извинялась), проявил он интерес. – Понравился?

Приступ легкой паники, охватившей меня при виде зазвонившего телефона, куда-то улетучился, стоило Ромке заговорить. Ни у кого при жизни я еще не слышала столь приятного, нежного и успокаивающего голоса. Его веселый и несколько игривый тон имеют дар вселять какой-то положительный настрой, ощущение покоя, защищенности и безмятежности, что с первой минуты кажутся несусветной глупостью все предостережения друга следователя относительно обладателя сего голоса. Короче говоря, я жутко порадовалась тому, что плюнула на Бориску, а не на Ромку.

– Замечательные часы, – счастливо ответила я и не придумала ничего лучше, как поведать ему историю о бомбе и полиции.

– Ничего себе! – засмеялся он, кажется, совсем не беспокоясь по поводу утекающих со счета денег. – Что, все так и было?

– Честное пионерское! – заверила я.