– И почто ж ты, Илюшенька, в баньку забился, от людей хоронишься? – спросили монахи.

– Стыдно на людях быть в таком художестве. Раньше одной рукой семерых валил, а ныне комара отогнать не могу. Вона, едва-едва руками двигаю, грех сказать: порток завязать сам не могу. А здеся, в баньке, жене моей обмывать меня сподручнее, я ведь, – всхлипнул Илья, – хуже дитенка грудного сделался. Детишков своих стыжусь.

– А за что ж тебе сие расслабление? Не припомнишь ли греха за собою какого?

– Нет, – твердо сказал Илья. – Все грехи свои припомнил и исповедался. Спасибо, поп наш меня сюды приобщать да исповедовать приходит, да Евангелие читать. Несть греха моего знаемого! Может, согрешил когда неведомо, неведением своим, да и в том уж сто раз покаялся.

– За что ж расслабление тебе?

– По воле Господней, – твердо ответил Илья, опуская кудрявую голову на глыбоподобную грудь.

– И не ропщешь проливу Господа, и сомнения тебя не берут? – опять спросили монахи.

– Нет, – так же твердо ответил Илья. – Господу виднее! Я из воли его не вышел.

– Так для чего ж Он силы тебя лишил? Живым мертвецом сделал?

– Кто ты, человек, что спрашиваешь меня? – пророкотал Илья. – Зачем терзать меня пришел? Так вот я тебе отвечу! Как Иов многострадальный, в муках не возропщу, не усумнюсь, ибо неисповедимы пути Господни, но все, что творит Он, Отец мой Небесный, – ко благу моему А вы меня не мучьте и не докучайте. Вона кадка с водой – попейте да и ступайте с миром. Дух от меня лежалый, тяжкий идет, мне это неловко.

– Сие не дух, а запах! – сказали монахи, подходя к огромному, привалившемуся к стене Илье и едва доставая до его лица. – А дух в тебе, Илюшенька, медов стоялых крепче и елея слаще.

– Да полно вам! – гудел он, отворачиваясь, но калики троекратно расцеловали его. – Да почто же вы плачете?

– От радости, Илюшенька, от радости.

– Какая радость колоду такую бездвижную видеть?!

– Господь, Илюшенька, пророка Иону во чрево Левиафаново поместил, во глубь моря-окияна низверг, дабы он из воли Господней не вышел, и там во чреве китовом он в разум полный вернулся и возопил:

– пропели монахи.

И больной Илья, словно в полубреду, повторил:

– …Что обещал – исполню. У Господа спасение…

– А что бы исполнил Господу, Илюшенька, когда бы извел тебя Господь из немощи твоей?

– Какое Господь заповедовал бы послушание, тем бы и служил.

– А мечом служил бы Господу нашему?

– Я человек воистый, приходилось отчину оборонять. И обучен стариками к тому. Служил бы.

– Обетоваешься ли оставить дом и всех сродников своих ради служения воинского? – спросили старцы.

– Обетоваюсь!

– Обетоваешься ли покинуть чад и домочадцев своих ради служения воинского Царю Небесному?

– Обетоваюсь!

– Обетоваешься ли отринуть славу мира сего, и гордыню людскую, и всю суету, и красоту тленную мира сего ради Господа и Спаса нашего?